Мое знакомство с работой известного писателя и теоретика Михаила Эпштейна произошло благодаря конфетному фантику. В октябре 2001 г.
я пыталась объяснить поэтам-студентам Литературного института в Москве
отношение между скульптурной и поэтической формой на примере современного американского коллажиста Джозефа Корнелла и поэтессы Эмили Дикинсон.  Слова для нее подобны вещам, а для него вещи подобны словам.
Корнелла особенно воодушевляло то, что Дикинсон, как и он сам, использовала для письма обрывки бумаги и кусочки любого материала, какой только попадался под руку, в том числе обратную сторону конфетных фантиков.

По счастливому совпадению, одновременно с моими преподаванием в Литературном институте я читала эссе Михаила Эпштейна, опубликованное в американской антологии русских теоретиков визуальной культуры, - "Вещи и слова. К лирическому музею". В этом захватывающем эссе Эпштейн пишет: "...Наряду с материальной, исторической, художественной ценностью, присущей немногим вещам, каждая вещь, даже самая ничтожная, может обладать личностной, или лирической, ценностью...  Назначение лирического музея - раскрыть бесконечно разнообразное и глубокое значение вещей в человеческой жизни,  их богатый образный и понятийный смысл, вовсе не сводимый к утилитарному применению....  Нет ни одной вещи: от автомашины до пуговицы, от книги до фантика, -  которая не имела бы своего места в культуре и не приобщала бы к ней...". Михаил Эпштейн делает с вещами то, что Ролан Барт сделал с фотографией. "Вещь обладает особой сущностью, которая возрастает по мере того, как утрачивается технологическая новизна, товарная стоимость и эстетическая привлекательность вещи".

Эссе М. Эпштейна заканчивается обширным размышлением о фантике "со звучным названием "Былина", случайно затерявшемся на моем столе среди книг и бумаг гораздо более многословных, многозначительных и предназначенных для прочтения". Я даже не попытаюсь отдать должное последующему насыщенному и великолепному опыту прочтения этого фантика, приведу лишь заключительные строки:  "Не такая уж малая вещь этот фантик: в нем самая отвлеченная мечта и самая осязательная явь замыкаются друг на друга,  природа внедряется в культуру и учит нас культивировать прекрасное на кончике своего языка".

Мне было приятно обнаружить родственные мне идеи в работе российского автора. Она могла бы объяснить  студентам  те самые принципы, которыми отчасти руководились в  своем творчестве американские художники Корнелл и Дикинсон.

Это было зажигательное начало, искра идеи, которая привела меня к работам Михаила Эпштейна.  Другое его эссе, на совершенно иную тему и в иной манере, помогло мне и моим студентам понять различие и преемственность между главными движениями в русской поэзии 20 века, от символизма, акмеизма и футуризма до метареализма, презентизма и концептуализма.

Только постепенно, гораздо позднее я узнала о масштабе Михаила Эпштейна и о поразительном диапазоне его работ. До меня донеслось только дуновение цветка оттуда, где произрастал целый сад идей.

Первое большое исследование Эпштейна "Парадоксы новизны. О литературном развитии Х1Х-ХХ веков" вышло в Москве в 1988 г..  Эта книга, в которой представлены его идеи о культурологии, имела феноменальный успех, 19 тысяч экземляров разошлось менее чем за полгода.  Так установилась репутация Эпштейна как одной из самых важных интеллектуальных фигур в процессе культурного обновления России. Он известен своими работами о русском постмодернизме и тоталитарном языке, своими  удивительными сочинениями по философии и религии, и своими обширными сетевыми проектами. В 1980-е гг. Эпштейн стал основателем таких сообществ, как Клуб эссеистов, "Образ и мысль" и Лаборатория современной культуры, в которых художники и интеллектуалы пытались пересекать дисциплинарные, политические и культурные границы, установленные, в частности, тем же тоталитарным языком. Эпштейн переехал в США в 1990 г. и является профессором теории культуры и русской литературы в университете Эмори.  Он автор 16 книг и сотен эссе, в широком тематическом диапазоне от литературы и лингвистики до философии и религии.

Самые недавние проекты Эпштейна включают экспонаты на выставке тактильного искусства в С.-Петербурге и его развивающийся проект лексических новообразований "Лексикопоэйя"  - поиск пробелов и смысловых зияний в лексико-концептуальной структуре языков с целью заполнить их новыми словами, обозначающими возможные явления и идеи, для которых
еще не существует семантических меток.  Как и многое другое у Эпштейна,  эта работа заключает в себе источник какого-то особого наслаждения, даже, я бы рискнула сказать, "полиморфной извращеннности".

В заключение, позвольте мне потревожить дух Уильяма Блейка, который написал: "то, что сейчас действительно, когда-то было только воображаемым". Наша нация, как мы знаем, сначала вообразила, а потом и воплотила страх, сначала вообразила, а потом и воплотила насилие и беспрецедентное господство. Лично я предпочитаю то, что призывает нас вообразить Михаил Эпштейн. Возвращаясь к Лирическому музею:  Эпштейн  предлагает "образ бесконечно большого и емкого мира, в который нет одной общей двери, только множество входов, и где никто не встречается со всеми, но каждый с каждым".

                                    Мэри Каппелло, профессор английского языка и
                                   литературы, Университет Род Айленда (Провиденс)