ДАР СЛОВА  #100 (150)
Проективный лексикон русского языка
                                           25 октября 2004

Дорогие друзья!
Перед вами - юбилейный, сотый выпуск "Дара". За 4,5 года (с 17 апреля 2000 г.) вышло всего 150 выпусков, в том числе 100 авторских. Остальные 50 -  гостевые, читательские, конкурсные. Отсюда два числа в нумерации "Дара": первое указывает на авторские выпуски, второе, в скобках, на их общее число.

Всего в 100 недельных выпусках опубликовано 684 словa, т.е. примерно 7 слов в  каждом (по слову за день). Из работ психолога   Георга Миллера (George Miller) известно, что  существует предельное количество предметов, которые мы способны удержать в кратковременной памяти: 7╠2.  Так у нас получилось непредумышленно: среднее число слов в выпуске соответствует читательской способности запоминания.

Статистика такова:
Первый год:  28 авторских выпусков, 185 новых слов.
Втoрой год:  13 выпусков,  63 слова.
Третий год:  22 выпуска,  156 слов.
Четвертый год: 29 выпусков, 223 словa.
Пятый год (первая половина): 8 выпусков,  57 слов

В этом выпуске предлагаются не новые слова, а субъективные заметки о русском слове как таковом, о его коренных свойствах и возможностях - опыт обобщения нашей работы по "слововодству".

                           МЕДИТАЦИЯ О РУССКОМ СЛОВЕ (1)

 Разметливость русских корней.  -   Словность русского языка. - Сколько слов в русском языке?

                          1. Разметливость русских корней

Mедитация над родным словом - еще не оцененный способ концентрации ума на коренных смыслах бытия. Иноязычные мантры, глоссолалии, абракадабры  при настойчивом повторении позволяют уводить ум в пустоту безначальности-бесконечности,  готовят его к отрешенному вечному покою. Но и значимое слово содержит в себе выход в смысловую бесконечность, особенно на том своем  пределе, где оно начинает делиться или ветвиться и перерастать в другие слова, обнаруживая на каждом корневом изгибе новый поворот смысла. Позволить уму своему течь вслед за словом, переходя из слога в слог, из морфемы в морфему как через опыт постижения связи и многообразия идей,  - это, по-своему,  умное делание, имяславие, прохождение пути к Логосу, к тому корню, из которого ветвятся все слова. Это близко и даосскому пониманию подвижности смысла, который никогда нельзя полностью зачерпнуть-исчерпать. От каждого слова пробивается мягкая, не зачерствевшая в словарях поросль-пух новых образований. Растекаться мыслью по древу слова, как завещал былинный Баян, - это задача не только для песнетворца, но и для словотворца.

Русское слово сполна наделено даром ветвиться, колоситься, пускать новые отростки, сплетаться с другими словами. Можно только удивляться тому, что редко  раскрывалось в речи это сокровище, пожалуй, больше всего у Вл. Даля, Н. Лескова, А. Белого, В. Хлебникова,  В. Маяковского, А. Солженицына,  а чаще хранилось в амбаре, как сухое зерно. Но может быть, потепление русской культуры в 21-ом веке выбьет ростки из этих лежалых семян?

Как ни грустно признаться, мне потребовалось надолго покинуть среду русского языка, чтобы заново услышать не только его журчливую молвь, но и таящиеся в ней молки, паузы, недомолвности, которым еще предстоит заполняться в будущем языка, в росте его корней, в колошении новых слов.  Возможно, наплыв английского языка позволил услышать эти области молчания в русском. Но сам английский сложен настолько иначе, что русский соревноваться с ним не способен, как не должен и пренебрегать заимствованиями из него. Кто больше способен заимствовать, тот в конечном счете и становится богаче - здесь я расхожусь с Солженицыным и другими хранителями родниковой чистоты языка. Чем больше в него намешается, даже и намусорится, чем больше он переварит в себе и станет здоровее. В языке нет грязи, есть только бедность и теснота.

 Русский не может соревноваться с английском в изобилии самовитых корней, в лексической рассыпчатости, мобильности значений, морфологической краткости и семантической емкости, в узорчатой игре синонимов и антонимов, метафорической переметчивости, готовности мгновенно переносить на новые явления коренные слова и ясно-терминологически закреплять их новый смысл. Но есть в русском языке то, что можно назвать даром терпения и прорастания, упругостью и упрямством корней, роющих почву далеко окрест и прорастающих порой на огромном расстоянии от места своего начального залегания. Вот корень "мет" - от "метать": в какие же далекие смыслы-края угодили  его отпрыски, такие как "сметка", "сметана" и "опрометчивый"! Или корень "вет" - далеко разветвился в такие слова, как "ответ", "привет", "завет", "обет", "совет",  "беззаветный", "ответственность",  "советовать", "советский", "приветливый", "соответствие"...  А сам, как отдельное слово или хотя бы ясный по значению корень,  исчез из языка, раздарив свой производящий смысл множеству производных. Так же и "ём - им - ять" (чередования одного корня) - далеко раскинулось в словах "объем, взять, выемка, взятка, приемник, преемник, неотъемлемый, подъем, заем, наем, емкий" - а само смиренно ушло из языка, не задержалось как самостоятельное слово.

 О разметчивости русского языка можно судить по количественному соотношению его слов и корней. Чем больше слов приходится на один корень, тем он раскидчивее, тем дальше разбегаются его побеги.  Наиболее полный "Словарь  морфем русского языка" охватывает "более 52000 слов, составленных приблизительно из 5000 морфов (из них более 4400 корней, 70 префиксов и около 500 суффиксов, среди которых немало "аномальных", встречающихся лишь в нескольких словах". [1] Это значит, что в среднем один русский корень ветвится в 12 словах. А есть среди корней и такие живучие и метучие, которые выкормили-вспоили  сотни слов, например "ста(й)" - 370, "да" - 280, "де(й)" - 250, "жи" - 200, "прав" - 190, "кат" - 180, "рез" - 180, "вод" ("водить", а не "вода") - 180...  [2]

  Вот это я и называю метливостью языка - способность выметывать корни в разные по смыслу слова, забывая их начальные значения.  Словарь Даля, где слова расположены не по алфавиту, а по гнездам-корням, как раз показывает именно эту раскидчивость языка, который тем не менее связывает тугими корневыми волокнами свои дальние побеги.   Именно медлительность и некоторая неповоротливость русского слова может служить для мысли оплотом наблюдения за своим ростом, расслоением, развертыванием, умножением своих возможностей в изгибах и складках слова. "С-вид-ет-ель-ств-о",  "у-дост-о-вер-ять", "о-по-вещ-ени-е",    "пред-по-лаг-а-ть", "со-сред-о-точ-ени-е"...  Русский язык достоин любви мыслителей своей складчатостью, извивностью, о которой так много заботы в постмодерное время. В нем есть свойство корневища - ризомы - пускать мелкие отростки во всем стороны, стрелять стеблями и почками, мягко стелиться, курчавиться, не тянуться в одну высоту, как древесный ствол,  а расползаться во все стороны сразу, как стелются племена по равнине. Стебельности в нем больше, чем ствольности, травности больше, чем древесности, он более ветвист, чем кряжист. Он упрям в корнях и гибок в ветвях, но ствольная часть его, где все значения должны быть прибраны вместе, насажены на логический стержень, на единое прямое значение слова, - эта средняя его часть не особенно  высока и крепка. Русское слово перебирается от значения к значению скорее ползком и подкопом, чем прямым восхождением по ступеням смысла.
 

                                2. Словность русского языка

Далеко не во всех языках слово обладает такой морфологической гибкостью и пластичностью, способностью ветвления. Это по преимуществу свойство синтетических языков, которые вмещают в лексическую единицу - слово - множество морфологических единиц (морфем)  и грамматических значений и функций. Это меньше свойственно аналитическим языкам, как английскому, где слово тяготеет к морфологической простоте, краткости чистого корня, отдавая грамматические функции служебным словам,  и взамен обретает многозначность, полисемичность, метафорическую емкость и одновременно терминологическую четкость.  Английское слово хорошо в качестве наклейки к предмету, оно передвигается быстро со значения на значение,  не имеет морфологической емкости,  не тянет за собой долгого морфемного последа и грамматических окончаний, которые удлиняют его и делают неповоротливым. Еще менее эта "словность" свойственна агглютинативным языкам, типа тюркских, и совсем не свойственна иероглифическим.

Русский язык "словен" по своему тяготению к связанности морфем и их значений внутри слова. Слово, как мне уже доводилось писать [3], составляет центр языка, срединное звено между фонемой и морфемой, с одной стороны, словосочетанием и предложением, с другой, между связностью элементов внутри слова и свободой слова в предложении и тексте. Но далеко не во всяком языке слово играет столь важную роль, вмещает и концентрирует в себе основные функции языка: не только назывательную, но и сообщительную, не только информативную, но и коммуникативную, не только лексическую, но и грамматическую. Русское слово морфологически перегружено, ему трудно плавается в информационном море. Но то, что делает его неповоротливым для быстрой смены значений, делает его глубоким предметом для медитации, поскольку оно в своем теле заключает весь ход рождения и изменения смысла, показывает его как процесс, а не как результат. В современном прагматическом обществе выше ценятся результаты, потому оно и переходит на английский язык. Но есть и другие ценности для ума: не только информация, но и медитация. Не схватывание новых фактов и предметов, а углубление в процесс зарождения и становления мысли, ее отелеснивания в слове, ступенчатой раскладки по членикам морфем. Русское слово не столь информативно, сколь медитативно, и что оно теряет в одном, оно выигрывает в другом.

 Русский язык можно назвать "словным", поскольку слово приобретает в нем непропорционально большой вес. Порядок слов свободный, синтаксис не обременителен (в отличие от английского), зато слово очень нагружено и перегружено. Вчитайтесь в такие слова, как "пре-им-ущ-еств-енн-о", "о-знам-ен-ова-ни-е", "со-верш-ен-ств-ова-ть", "про-из-нош-ени-е", "про-из-вед-ени-е" и пр. Трудно шагать с ними в 21-ый информационный век, они  отяжеляют и замедляют шаг. Но если останутся островки медитации в информативном веке, и тем более если за 21-ым придет когда-нибудь медитативный век, тогда заново раскроется и русское слово, понадобится именно в своей неспешности, многосоставности, упорном проползании через отроги мысли, постепенном накоплении смысла - от приставки к корню, от корня к суффиксам...

И в советскую эпоху русский язык оставался "словным", даже становился более словным, чем раньше, поскольку слово нагружалось идеологическими (или магическими) функциями, которые не зависели от контекста высказывания, а сами задавали этот контекст. Такие слова, как "партия, народ, единство, труд, будущее, союз,  Ленин, коммунизм, советский, колхоз, интернациональный" и пр., автоматически задавали положительный контекст своего употребления: у Ленина не могло быть приспешников, а только сподвижники, и они устраивали не сборища, а съезды и совещания. Слово выступало как готовая коммуникативная единица, которая содержала в себе прагматическую установку, оценку, а не только информацию о предмете или понятии. Слово работало за целое предложение, за текст, за совокупность текстов, поскольку все тексты советского производства были только расшифровками и тавтологиями того, что уже содержалось в идеологически отвердевшем значении  слов, таких как "Ленин, партия, народ, материя, диалектика", развертывалось из их самодостаточного предметно-оценочного смысла. "Интернационализм" или "космополитизм" были словами-суждениями.  Идеослово - предложение в миниатюре.  Идеоязык - это выпавшая в осадок словность русского языка, поскольку слово уже не только обозначает нечто, но и выражает его оценку, старается передать и навязать ее собеседнику. [4]

В советском языке господствовали слова с темными корнями, заимствованные из других языков, как "партия", "класс", "социализм",  "коммунизм", "интернационализм", "патриотизм", "идеология", либо имена собственные, лишенные этимологической прозрачности и часто псевдонимные или иностранные ("Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин"), либо условные сокращения, аббревиатуры, типа "колхоз", "наркомат", "ЧК", "СССР", "генсек". Этим они превращались в шифры, действующие с магической силой именно потому, что смысл их недоступен и даже вопроса о нем не возникает - слова, которые проскальзывают мимо сознания, как шаманские бормотания. Напротив, для медитации главный интерес представляют именно коренные слова, морфологически многосложные и вместе с тем прозрачные, открывающие смысл своего сложения из определенных значимых частей: "первозданный", "успокоение", "превосходство", "освидетельствовать",  "предположительный", "предвосхищать", и др.  Слова уже не используются как ярлыки, но представляют особый интерес для мышления, как глубинные смыслы, не подвластные суетным человеческим мнениям и установкам, - смыслы, которые передаются нам через сотни лет самим языком и всеми теми, кто на нем когда-либо говорил, отложившись в корнях, морфемах, лексемах.
 

                           3. Сколько слов в русском языке?

Русский язык далеко разметал свои корни - как и земля далеко разметалась в России. Но пространство между корнями, как и между селеньями, слабо заселено, сквозит пустотой.  "...Бедно,
разбросанно и неприютно в тебе..." (Гоголь). Язык широко раскинулся - и не позаботился густо заселить охваченное смысловое пространство. Точнее, в 19 в. оно быстро наполнялось, словарь Даля лопается от обилия слов, правда, и тогда уже обращенных скорей в прошлое, чем в будущее, к старинным промыслам, ремеслам, вещам домотканного быта. И  все-таки на один корень -добро- или -люб- у Даля по 150-200 слов: густо разрослись, пышно, кажется, еще один век быстрого развития и уплотнится население этой равнины, и станет тесно и весело от разнообразия лиц, голосов, смыслов. Однако в 20 в. пошел язык на убыль, вдвое-втрое, если не больше, поредела его  крона, обломались ветви, и от многих корней остались черные пни, на которых еле держатся несколько веточек.
 Не только не происходит дальнейшего ветвления, а наоборот, ветви падают, происходит облысение словолеса. У Даля в корневом гнезде "-люб-" приводятся около 150 слов, от "любиться" до "любощедрый", от "любушка" до "любодейство" (сюда еще не входят приставочные образования). В четырехтомном Академическом словаре 1982 г. - 41 слово. Даже если учесть, что Академический словарь более нормативен по отбору слов, не может не настораживать, что  корень "люб" за сто лет вообще не дал прироста: ни одного нового ветвления на этом словесном древе, быстро теряющем свою пышную крону. Или вот корень "леп", от которого дошли до нас слова: лепить, лепиться, лепка, лепнина, лепной, лепка, лепешка. Других бесприставочных слов, начинающихся с этого корня, в современных словарях нет.  А у Даля:  лепленье,  леп, лепкий, лепковатый, лепкость, лепитель,  лепщик, лепила, лепнуться, лепня, лепок, лепком, лепма, лепушка, лепа, лепеха,  лепешица, лепеш, лепешник, лепешечник, лепешный, лепешечный, лепешковый, лепешковатый, лепёщатый, лепешить. Было у корня двадцать шесть веточек, осталось семь.

Если английский язык в течение 20 в.  в несколько раз увеличил свой лексический запас (до 600-700 тыс. лексических единиц), то русский язык скорее потерпел убытки и в настоящее время насчитывает, по самым щедрым оценкам, не более 130-140 тыс. лексических единиц. При этом следует признать,. что среди них  огромное число "дутых" единиц - суффиксальных образований скорее словоизменительного, чем словообразовательного порядка. Как ни горько в этом признаться, представление о лексическом богатстве русского языка во многом основано на уменьшительных суффиксах, которые утраивают, а часто даже и упятеряют количество существительных, официально числимых в словарях.

К примеру, слово "волос" считается пять раз: "волос", "волосик", "волосинка", "волосок", "волосочек".  "Сирота" считается пять раз: "сирота", "сиротка", "сиротина",  "сиротинка", "сиротинушка". А ведь есть еще увеличительные формы, которые тоже считаются как отдельные слова.  "Пень", "пенек", "пенечек",  "пнище".  "Сапог",  "сапожок", "сапожище". "Сапожник", "сапожничек", "сапожнище".  Одних только слов женского рода с суффиксом "очк" - 560:   "горжеточка, какардочка, куропаточка, присвисточка, флейточка..." [5]  271 слов женского рода с суффиксом "ушк":  "перинушка, племяннушка,  былинушка..."  Еще  316 слов  - существительные мужского рода на "ечек", "ичек" и "очек":  "опоечек, пеклеванничек,  подкрапивничек, подпечек, подпушек,  приступочек,  утиральничек, чирушек,  чирышек..."  Причем "писаречек", "туесочек" и "пятиалтынничек" считаются как самостоятельные слова, наряду с  "писарь" и "писарек",  "туес" и "туесок", "пятиалтынный" и "пятиалтынник".

Будем исходить из того, что существительные составляют 44,2% всех лексических единиц в русском языке. [6] Следовательно, примерно 54 тыс. существительных, представленных в семнадцатитомном Большом Академическом словаре (объемом 120480 слов) [7], нужно сократить по крайней мере втрое (если не вчетверо),  чтобы представить реальный лексический запас  этой важнейшей части речи. Остается всего примерно 18-20 тыс. существительных, если не включать в подсчет их суффиксальных уменьшительно-увеличительных вариаций, по сути не меняющих лексического значения слова.

В словарном учете глаголов действовала своя система приписок: один и тот же глагол проходил, как правило, четырежды, в совершенном и несовершенном виде и в возвратной и невозвратной форме. Например,  даются отдельными словарными статьями и считаются как отдельные слова: "напечатлеть", "напечатлеться", "напечатлевать" и "напечатлеваться". Значит, из примерно 33 тыс. глаголов, представленных в Большом Академическом словаре (глаголы образуют чуть более четверти лексического запаса русского языка, 27, 4 %), только одна четверть, примерно 8 тыс., представляют собой, действительно, отдельные слова, а остальные - это их видовые и возвратные формы.  Получается, что около 72% лексики русского языка (все глаголы и существительные) - это всего лишь порядка 25-30 тыс. слов, и значит, весь лексический запас, если считать его по словам, а не словоформам (по головам скота, а не по рогам и копытам), - около 40 тысяч слов.

Приходится заключить, что наряду с экономическими,  демографическими, статистическими и  прочими приписками, в России 20 в. сложилась и система лексикографических приписок. Пользуясь размытостью границы между словообразованием и словоизменением в русском языке, а точнее, целенаправленно размывая эту границу, "официальная" лексикография с самыми добрыми и патриотическими намерениями  систематически завышала  словарный фонд языка  путем  включения словоформ в число самостоятельных лексических единиц.  Отбросив эти  приписки, из 120 тысяч слов, числимых в Большом Академическом словаре, получаем всего около 40 тысяч.   Для языка многомиллионного народа, занимающего седьмую часть земной суши, живущего большой исторической жизнью и воздействующего на судьбы человечества, это удручающе мало.

 Заметим, что В. Даль, при всей своей неуемной собирательской жадности к русскому слову, не включал в свой Словарь уменьшительных и увеличительных форм как самостоятельных лексических единиц, иначе пришлось бы считать, что в его Словаре не 200 тыс., а более 600 тыс. слов. "Увеличительные и уменьшительные, которыми бесконечно обилен язык наш до того, что они есть не только у прилагательных и наречий, но даже у глаголов (не надо плаканьки; спатоньки, питочки хочешь?), также причастия страд., не ставлю я отдельно без особых причин..." [8]

С языком происходит примерно то же, что с населением.  Население России чуть ли не втрое меньше того, каким должно было быть по демографическим подсчетам начала 20 в. И дело не только в убыли населения, но и в недороде. 60 или 70 миллионов погибли в результате исторических экспериментов и катастроф, но вдвое больше из тех, что могли, демографически должны были родиться - не родились, не приняла их социальная среда из тех живых недр, откуда они рвались к рождению. Вот так и в русском языке:  мало того, что убыль, но еще и недород. Мертвые слова вряд ли можно полностью воскресить, хотя солженицынская попытка в "Русском словаре языкового расширения" заслуживает большого  уважения,  - скорее нужно народить новые слова, не на пустом месте, а произрастить их из древних корней в соответствии со смысловой потребностью и разумением.

                    (Окончание - в следующем выпуске)

Примечания

1. А. И. Кузнецова, Т. Ф. Ефремова. Словарь  морфем русского языка, М., "Русский язык",  1986, с.16.

2. Tам же, с.1122.

3. Слово как произведение. О жанре однословия, в кн.  М. Эпштейн. Знак пробела: О будущем гуманитарных наук. М., изд. НЛО, 2004, сс. 309-319.

4. Подробнее об идеологемах как словах-предложениях и структуре идеоязыка см. М. Эпштейн. Идеология и язык. Построение модели и осмысление дискурса.  "Вопросы языкознания", 1991, #6 (ноябрь-декабрь), с. 19-33.

5. Эти и нижеследующие данные приводятся по изд. Обратный словарь русского языка. М. Советская энциклопедия, 1974, в котором отражен состав основных словарей советского времени, включая Большой Академический.

6. Частотный словарь русского языка под ред. Л. Н. Засориной. М., Русский язык, 1977, с. 933, .табл. 7.

7. Словарь современного русского литературного языка, в 17 тт., М., 1948-1965.

8. Вл. Даль. О русском словаре. Толковый словарь живого великорусского языка, М., Олма-Пресс, 2002, т.1,  с. 31.

_______________________________________________________________________________________

Афоризм

Мы в каждом языке встречаем примеры изменчивости и постоянного
введения новых слов. Но так как для памяти существуют пределы, то отдельные слова, как и целые языки, постепенно исчезают. Макс Мюллер справедливо замечает: "Борьба за существование происходит постоянно между словами и граммaтическими формами каждого языка. Более совершенные, короткие, легкие формы постоянно одерживают верх и обязаны успехом своему врожденному превосходству". К этим
более важным причинам преобладания некоторых слов присоединяется
еще, по моему мнению, привлекательность новизны и моды, потому что
человеческому уму присуще сильное стремление к незначительным переменам во всем окружающем. Выживание или сохранение некоторых благоприятствуемых слов в борьбе за существование - это естественный отбор.

         Чарлз Дарвин. Происхождение человека и половой отбор, в его кн.  Сочинения, т. 5, с 119 - 656. М. : Издательство АН СССР. 1953. С. 208.
-----------------------------------------------------------------------
Памятка  (из прошлых выпусков)

однослОвие  - наикратчайший жанр словесности, искусство одного слова,  заключающего в себе новую идею или картину. При этом слово выступает как целое произведение, в котором есть своя тема, идея,  образ автора и перекличка с другими текстами. Если  жанр афоризма соответствует предложению как языковой единице, то жанр однословия  соответствует минимальной единице языка - слову (лексеме). Однословие как авторское произведение отличается от неологизма как элемента языковой лексики, имеющего функционально-прикладное, техническое, терминологическое значение.

Велимир Хлебников - величайший однословец среди
русских поэтов". Среди самых известных его однословий - "ладомир" и "творянин".

До сих пор считалось, что в языке есть только два выражения, которые полностью обозначают сами себя. Это слово "слово" и предложение "Это - предложение". К их числу можно также отнести существительное "существительное" и термин "термин".   Теперь этот кратчайший список самозначащих (автореферентных) языковых единиц можно увеличить, прибавив к нему однословие "однословие" (вып. 1)

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Сетевой проект Михаила Эпштейна "Дар слова" выходит с 17 апреля 2000.  Каждую  неделю  подписчикам  высылается несколько новых слов, с определениями  и примерами  употребления. Этих слов нет ни в одном  словаре, а между тем они обозначают существенные явления и понятия, для которых  в языке и общественном сознании еще не нашлось места. "Дар слова"  проводит также дискуссии и конкурсы, обсуждает письма и предложения читателей.  "Дар слова" может служить пособием по словотворчеству, введением в  мир языковых фантазий и мыслительных технологий.
Все предыдущие выпуски

Ассоциация искателей слов и терминов - лингвистическое сообщество в Живом Журнале.

PreDictionary  - собрание английских неологизмов М. Эпштейна.

Печатные обoзрения проективных словарей:
Владимир Губайловский. О проекте "Дар слова" (Новый мир, 2002  #7)
Мария Виролайнен. Протоязык 21-го века.  (Новый мир, 2004 #9)