Начну нескромно с цитаты из самого себя. 1974-ый год, самая сердцевина застоя, если считать эпоху от первого брежневского года (1964) до последнего предгорбачевского, черненковского (1984). Этот же 1974 год находится в середине большего периода "открытия СССР Западу", делит ровно надвое тридцатилетие 1959-1989: от первой американской выставки в Москве до падения  Берлинской стены,

Недавний выпускник филологического факультета МГУ записывает в своем дневнике 14 июня 1974:

     Вообще я не западный, а западник, т.е. стремлюсь к Западу, а не принадлежу ему, и дорожу им не как реальностью, бытом, предметом, но как идеей, идеалом, будущим. Нет ничего более враждебного и непримиримого даже, чем западные и западники. Первые довольны собой (как и славяне и их филы), вторые - недовольны собой. Быть западником -  значит быть не  у места, быть не там, где твоя мысль. Это состояние тревоги, неуспокоенности. На Западе не место западникам, потому, что там все - западные, т.е. такие же свои для себя, как славяне в славянстве. Западником же можно оставаться только в России (или в какой-нибудь Латинской Америке).

Отсюда вовсе не вытекает, что западничество - только система знаков, отсылающих в никуда. На месте отсутствующего Запада -  по принципу восполнения - возникает собственный, внутрироссийский запад - архипелаг Запад на территории СССР.  Рвущиеся в никуда, тоскующие знаки иной культуры  создают чадное, угарное бытие на этой земле, в силу неполного сгорания и смешивания земного вещества с идеалом, означаемым, с воздухом высот.

Архипелаг Запад на территории России. Такой страны уже никогда не будет. 1959-1989, от первого маленького прорыва железного занавеса до его окончательного падения.  30 лет, которые создали и унесли иной мир. Ведь яркость и смысл культуры определяется ее контрастностью тому фону, в которой она возникает. Яркость Запада почти также тускла на фоне Запада, как   Россия - на фоне России. Но их встреча породила невероятно яркие волны интерференции.

 Мне хотелось бы когда-нибудь описать эту замечательную, но малозаметную цивилизацию, которой вряд ли повезет с историками, потому что она никогда не присутствовала на карте мира, не имела своей государственности. Но у нее были свои гении и пророки, ученики и предатели, меценаты и шпионы, свои философские и художественные течения, свой язык, территория и даже своя экономическая жизнь, а главное, чувство некоего гражданства...

Разумеется, архипелаг Запад на территории СССР не может сравниться по размерам и социально-политическому весу с более известным архипелагом Гулагом. Если Гулаг распластался почти по всей Евразии, то архипелаг Запад был карликовым государством, размером в Люксембург или даже Лихтенштейн, со столицей в центре Москвы и крошечными пятнышками в нескольих других городах: Ленинграде, Киеве, Одессе, прибалтийских столицах. Но следует заметить, что между двумя архипелагами была некая обратная зависимость, отрицательный симбиоз: один сжимался, если другой расширялся. Не претендуя на системное описание архипелага Запада, я хотел бы только выделить несколько его типических черт, которые, возможно, могут быть найдены и в других субкультурах, основанных на том же принципе "ограниченного суверенитета" в рамках иной культуры.

                            *        *       *

Меня всегда поражало, что западная жизнь, какой она проникает в Россию, ничего общего не имеет с жизнью на самом Западе, хотя и резко отличается от обычного российского уклада. "Инофирмы", "иномарки", в какой бы области ни появлялись: экономика, быт, развлечения, - это вовсе не отраженный блеск, не второсортная имитация Запада, а какой-то особый, третий способ существования - шик, блеск, угар, которого не встретишь на Западе, даже среди самых состоятельных слоев. Это соединение русской тоски и порыва в никуда с западными материальными возможностями, - все эти клубы миллионеров, ночные киносеансы, таинственные ассоциации для богатых и знатных, "ананасы в шампанском", театральные шоу и ужины в компаниях известных артистов и артисток, буйные презентации с ослепительными вспышками юпитеров и пьяным лепетом сатурналий. Этот дух брожения, распада, это щекотание нервов возможны только в России, на фоне окружающего убожества и ватной тоски, - в рискованном уединении, чтобы кто-то хотел жадно подглядывать в щелочку, обреченный остаться вовне, на морозном крыльце, под пронизывающим ветром. Это как сладость греха в монастыре, в запретном месте.

Американская жизнь в целом тихая, кроткая, безо всяких особых соблазнов и порывов -  полная противоположность тому, как представлялся Запад в России. Люди занимаются усердно своим делом, очень устают, ни во что не вмешиваются, ни к чему особенно не стремятся, а что касается шума, рекламы, развлечений, то это особая профессия, которой так же тихо, кротко, хочется сказать, благочестиво, занимаются другие люди, так же не вкладывая в эти громкие занятия никакого душевного порыва, кроме чисто профессионального стремления умело и успешно делать свое дело. Люди учатся,  женятся, работают почти по образцовой модели, как это могло бы быть  описано в учебнике "доброй и полезной жизни". Вообще американское общество пост-индивидуалистично: мотивы честолюбия и славолюбия здесь играют меньшую роль, чем в тех странах, где жизнь людей тяжела, неблагоустроена и они стараются компенсировать жизненные провалы успехами своего имени и порывами в бессмертие. Американцы в общем и целом довольны своей работой, жизнью, семьей, страной и т.д., поэтому нет у них этого зуда п выделиться, остаться на все времена,  желание славы не мучит людей. Они стараются хорошо делать свое дело, много зарабатывать, исполнять свой долг перед Всевышним, то есть устраивать свою жизнь здесь и там, а не потом, среди потомков.

Конечно, есть исключения, но самое удивительное то, что  правилам  здесь следуют в виде правила, а не в виде исключений, как  было принято в России. Оказывается, когда человек более или менее свободен, он сам выбирает  путь благообразия, а не греха и раскаяния. При всей видимой пошлости такого существования в нем много достоинства и какого-то изначального смирения. Жизнь не так уж интересна. А почему она должна быть интересной?  Это же не роман, не утопия, не приключенческая повесть. В России жизнь мерили литературой, и если  жизнь не достигала увлекательности романа, очень бывали разочарованы, куксились, хандрили, накладывали на себя руки - или шли в революцию. Вот и устроили себе интересную жизнь на весь 20-ый век!

Запад сам по себе многообразен, но довольно скучен и упорядочен, поскольку каждый действует в меру собственных возможностей, в своей профессиональной или социальной ячейке, которая достаточно широка, чтобы отнимать все силы для дальнейшего продвижения. В России ячейки узки, поэтому жадно хочется выбраться из них, перепробовать всего другого, разломать закрытое, приобщиться к спрятанному. Удовольствие жизни в России - раздирание завес, и конечно, последней и самой плотной завесы, отделяющей Россию от Запада. В этом смысле Россия всегда имеет при себе то утешение, которого лишен Запад, - попасть на Запад, что-то выискать, вывезти оттуда. Западу некуда рваться, он у себя дома, и единственное, чего может хотеться Западу, если не считать кратковременных и маловажных экзотических прелестей бедного Востока, - это откинуть небесную завесу, вкусить вечной жизни. То, что для России Запад, для Запада - потусторонний мир, оттого число верующих не уменьшается, а возрастает на Западе с ростом материального благополучия. Ведь единственное, чего им не хватает после испытанного на земле, - это запредельного.

Россиянину же очень многого еще не хватает, и прежде всего Запада, оттого и религиозная вера у него не такая, как на Западе: она, может быть, в какие-то моменты и сильнее, но как-то спазматичнее, дерганнее, раздирается между порывами атеизма и аскетики. Он рвется в небесное царство не потому, что уже все получил от земного, а потому, что не надеется никогда получить; оно ему взамен земных радостей, а всякая замена метафизически подозрительна и опасна. Потому что вдруг оказывается, что плевать он хотел на небесное царствие, раз в этой жизни ему не додано, и вообще - есть ли Бог, если здесь все так паскудно и мерзко? Так что русскому человеку трудно из своей позиции решить, что ему нужнее: отчаянная вера в Бога или столь же отчаянный бунт против Него. Он сильнее, чем западный человек, рвется на небо, - вне очереди и расписанья, потому что здесь, на земле, ему нечего терять, кроме ржавых цепей. Но поскольку источник этого порыва - неудавшаяся земная жизнь, то и цель этого порыва вполне может замещаться чем-то здешним, надеждой на удачу, на какое-то приближение к Западу - и тогда тайный мотив веры иссякает, сменяясь приступом очередного утопического жизнелюбия. Россиянин бунтует и смиряется, верует и искушается сомнением. На Западе нет этих перепадов - человек спокойно дожидается своей очереди на право отправиться в лучший мир, исполнив свой долг перед худшим миром, который и сам по себе достаточно хорош. Никакое правительство не в силах поставить берлинскую стену или железный занавес, чтобы помешать ему переправиться на тот свет, - поэтому он спокойно занимается улучшением здешнего мира, зная, что иной мир от него все равно не уйдет.

Но зато западный человек лишен того острого чувства - ноющего, сверлящего, сладостно-неприступного - которое россиянину дано испытывать по отношению к Западу. Это чувство потустороннего здесь, на этой земле, всего-навсего за какой-то географической границей. Быть может, только в смертной агонии, когда уже является первый призрак освобождения, когда что-то чистое, сладко веющее подступает к изголовью, дано пережить это щемящее чувство, который россиянин испытывает к Западу. Ведь это место, где потустороннее уже приблизилось: вот оно, в каких-нибудь исчислимых перегонах, часах, километрах, - мир, где люди витают спокойно и достойно, ничем не потревоженные, как души, уже взлетевшие над слизью болящих и смердящих тел. Чистые города, уважительные нравы, сияющие улыбки, уютная тишина, простор магазинов, изобилие товаров, свобода передвижений - таковы эти знаки царствия Божьего здесь, на Земле.

Для самого Запада потустороннее так и остается "по ту сторону", не смешиваясь с земным благополучием, размеренным, скучноватым, добропорядочным, беспорывным, исполненным спокойного ожидания смерти и посмертия. В России же любые признаки Запада - привезенные оттуда автомобили, джинсы или хотя бы только ремешки и пуговицы - пронизываются трансцендентной радостью и одновременно тоской, как все зовущее и недостижимое. Все это "оттуда", и потому любая вещица начинает обрастать гаммой каких-то почти религиозных переживаний. Она в России и блестит как-то ярче, чем в обычном своем западном свете, где ее трудно отличить от столь же стереотипно яркого фона. Никогда на Западе я не видел столь дорогих, изысканных, изящных, чудесно скроенных, завораживающих вещей, как те западные костюмы, автомобили, бумажники, телефонные аппараты, которые изредка попадались мне в России. Такого Запада на Западе нет, он есть только в России, и этот российский "квазизапад" есть уникальная, единственная в истории форма существования, когда имитация другой страны становится способом духовной трансценденции.

И потому все эти миллионерские забавы, тайные увеселения, озера шампанского и горки устриц, публичная полунагота и зависимость знаменитых актрис, неутоленная жажда царить и обладать, проснувшаяся в моментальных выдвиженцах большого бизнеса, - все это действительно похоже на смертную агонию тела, ищущего веяний какого-то иного, высшего, свободного духа. Не было бы этого пряно-смердящего запаха вокруг "квазизападных" затей, если бы не совершался в них какой-то действительно духовный процесс. По угару можно угадать горение. На Западе подобные бездуховные вещи и делаются бездуховно, не источая дурного запаха, потому что они лежат в области чисто экономической или чисто физиологической - служат обогащению одних и разлечению других в рамках прибыли и закона. Конкурс красоты - чисто деловое мероприятие для одних и приятный способ досуга для других. К нему подходят критерии рекламной эффективности или эстетической зрелищности. В России такой конкурс - это взрыв страстей, наконец-то дарованное право на беззаконность, грандиозная борьба влияний и самолюбий - между богатыми мужчинами и красивыми женщинами, друг за друга и друг против друга. В России происходит самоосвобождение духа, распечатывание тайны, которое облекается в форму "как на Западе", в гонки красивых автомобилей, в конкурсы женской красоты. Но подлинный смысл этих мероприятий - безумие, преступление, готовность сойти с ума или уйти из этой жизни, потому что острый эффект раз достигнутой свободы, преодоленного барьера требует идти дальше, освобождаться до конца, умирать вплоть до самой смерти.

 Нет на свете другой цивилизации более пьянящей, порочной, прелестной, гибельной, чем архипелаг Запад на территории России.

                                                         Август 1993