КРЕМНЯ И ВОЗДУХА ЯЗЫК:
ОБ АМЕРИКАНСКОЙ АРХИТЕКТУРЕ
Каждая страна - особый выгиб пространства. Америку легко не то что узнать, а всей кожей ощутить - по тому, как пузырится в ней пространство, взбитое, словно в миксере, лопастями разных архитектурных стилей. Это не продуманная эклектика, особый стиль, а именно многостилие, которое преподносит целый коктейль зодческих форм - погружай в него зрачок и помешивай, и втягивай, пока готический вкус не смешается с романским, барочным, модерным, функциональным и т.д. Как американская нация изначально многонациональна, так и архитектура здесь - это сообщество многих архитектур.
И если пространство имеет не только зрительный, но и осязательный образ, то в Америке вас повсюду обдает архитектурный сквозняк. В прорехах и росступах одних форм сквозят другие, так что давление камня на человека все время расслоено воздушными перепадами, преломляющими линзами пустоты и света. Готический островерхий собор, чуть подойдешь к нему поближе, вдруг отстраняется и открывает вид на стеклянный банковский цилиндр в блестящих переплетах стали. Вообще зрению здесь никогда не бывает тесно. Здания так поставлены, что не заслоняют, а распахивают друг друга, словно вежливые американцы, которые, едва завидев прохожего издали, уже отходят в сторону, уступая дорогу. Между зданиями не так много физического простора, как взаимной уступки и независимости, - оттого это обилие воздуха, наполняющего каменную чашу города.
"Кремня и воздуха язык" [1] - на нем говорит американская архитектура, не только освоившая это сложное двуязычие, но и открывшая новый язык - стекла, как воздушного кремня или кремнистого воздуха. Американские архитекторы впервые стали применять стекло в огромных, промышленных масштабах; из материала, который считался годным только на окна, стали созидать стены и крыши. Этим осуществилась американская мечта о том, чтобы каждое здание, оставаясь собой и занимая свой законный объем в пространстве, полнилось этим пространством изнутри и впускало вид на весь город. Стекло - вещество демократии, которая обеспечивает неприкосновенность каждого - и открытость для всех.
Но даже если вокруг сплошной камень, то столько в него вложено всяких секущих плоскостей и загибающихся, трубчатых, перепончатых, совсем живообразных форм и объемов, что каменность города взрывается изнутри, уступая напору какий-то загадочной органической ткани. Что-то лесное, травянистое, насекомое, слоновье выпирает их камня. Используя знакомый словесный чекан, скажем, что американская архитектура каменная по форме, но живородная по содержанию. Выражение "каменные джунгли", которым с детства внушали нам ужас перед американской цивилизацией, на самом деле свидетельствует о ней не так уж плохо, ведь в джунглях растительные силы жизни уплотняются до предела, до взрыва, запутывая в своих переплетениях воздух и свет. Камень в Америке обладает вьющейся и ветвящейся силой растения.
Бывают здесь, в американских городах, жутковатые уголки, россыпи архитектурного мусора, полуразвалившиеся кварталы, здания-черепа, зияющие выбитыми глазницами. Но замкнутых мест, нависающих, как в Европе, тяжестью безысходного, однообразного, пусть даже совершенного строения, - почти не бывает. Американцы не выносят сплошно-монолитных форм в пространстве и таких же сплошно-монотонных форм во времени. Быстрая смена впечатлений, чередование высот и пролетов, - этим определяется не только темп жизни, но и ритм архитектурных форм, стремительных, зигзагообразных, перечеркивающих собственный силуэт, косо налетающих из-за угла, как убийца с занесенным ножом, за которым, настигая его, гонится еще один убийца. Так наотмашь вонзаются друг в друга и кроят воздух американские небоскребы.
Быть может, резня и поножовщина нью-йоркских банд заложена в архитектурных очертаниях города, в поножовщине его силуэтов, в уголовщине его схлестнувшихся углов. Наши родные пятиэтажки, ровной петлей затянувшие горизонт российских городов, кажутся более долгими, протяжно-неизбывными, чем американские стоэтажки, дерзко перекрывающие и перекраивающие друг друга кривыми лезвиями выступов, отступов, перемежающихся высот. Эти прямоугольные тучи, электрические зарницы, промельки дрожащих заоблачных огней приводят на память тютчевское: "как бы таинственное дело свершалось там на высоте".
При встрече с американской архитектурой набегают разнородные ряды ощущений. Сначала она завораживает своей пластичностью, готовностью облечь любую идею, воплотить любую эпоху. Например, здание, в котором я работаю, Смитсониевский центр в Вашингтоне, построено из темно-красных камней в виде средневекового замка, и полуофициально так и называется - "Замок" (Цастле). Затейливые башенки, стрельчатые окна, зубчатая кайма, обегающая крыши, - все это веселит сердце какой-то законченностью архитектурного образа, хотя света от этих узких стильных окошек в комнатах маловато. Зато подходя к зданию, радуешься его искусной выделке, какой сами средневековые образцы не часто и достигали, потому что они только искали и нащупывали идею, которая здесь уже предстает найденной, окончательной. И так по всей Америке: в каком-нибудь захолустье встречаешь такие великолепно вьющися, падающие, возносящиеся, резные и фигурные здания, особенно церковные, каких и в лучших европейских столицах не много найдется. Детский восторг: кажется, американская архитектура может все, и облака, плывущие по небу, - тоже ее скромные изделия.
Потом, однако, начинаешь испытывать раздражение именно от этой легкости присвоения чужих и каких угодно форм, вроде бы, недорого стоящих в таком волшебном исполнении. Нет в этих средневековых американских замках и ренессансных дворцах какой-то исподней сырости, глухости, гулкости старинных стен, отдающих голосами прошедшей жизни. Вся Америка - сплошная бутафория, ткнешь пальцем в какой-нибудь старинный по замыслу фундамент, а там клеймо современной фирмы. Не из земли, обильно политой пЬтом строителей, растут эти зодческие чудеса, а насажены сверху, сброшены с кранов, как рекламные игрушки. Или сказочная Василиса загодя сложила их из косточек и, танцуя, из рукава выбросила? И вообще это не архитектура, а театр архитектуры, которая разыгрывается на сценической площадке огромной страны, с декорациями из всех времен и народов.
Так первый наивный восторг и последующее скептическое раздражение борются в сердце российского (или европейского) созерцателя Америки, пока взаимно не успокаиваются. И тогда наступает нечто третье - становится просторно душе на американских просторах. Не сжимается она и не болит, как на голых распахнутых российских равнинах; не цепенеет перед священными камнями европейской старины, как в сверхуплотненном историческом пространстве Рима или Парижа.
Да, американская архитектура не исторична, а утопична, само прошлое здесь искусственно воспроизводится из будущего, и в каждом здании ощутим некий переизбыток его технических возможностей над реальностью существования. Каждое здание - только образ того, чем может быть здание, только декорация, которую легко снести и заменить другой. Ну, а вселенная - не декорация, вещество - не декорация, если исходить из присутствия другой, более подлинной реальности?
Такова американская метафизика: освобождение от вещества достигается посредством его приумножения, иллюзорного изобилия - метафизика, кстати, очень чувствительная к восточным буддистским и дзен-буддистским учениям. Но и отличная от них: незачем обличать вещественность, только разжигая тягу к ней, лучше переполнить мир этой вещественностью, - тогда-то и обнаружится ее иллюзорность. Собрав на своих просторах все, что когда-то наполняло жизнь других времен и народов, от древнеегипетских колонн и римского Капитолия до средневековых готических шпилей и ворот китайского города, Америка примиряет американца с относительностью и иллюзорностью каждого стиля.
Самое гениальное в американской архитектуре именно то, что она, физически развертывая свои гигантские построения, метафизически свертывает их, оставляя человека наедине с простором. Не жутким, голым, распахнутым, как в России, но и не вытесненным, заполненным, окаменевшим, как в Европе. Американский простор близко подходит к человеку, архитектурно ограждает его, обживает и расчленяет опасную пустоту - но лишь настолько, чтобы эти ограждения, отстраняя и перечеркивая друг друга, уступали место самому простору. Каждое здание заранее объявляет о своей условности: оно не давит, оно парит, его так же легко снести, как и построить, и человек проходит через него как сквозь чащу сгущенного воздуха. Словно эти громады, с их вольными формами, переходящими из эпохи в эпоху, - севшие на землю и колышущиеся облака, которым легко подняться обратно в небо.
Октябрь 1990