ЭПОХА ОДОМАШНИВАНИЯ

      Михаил Эпштейн

        В начале каждого десятилетия принято заниматься скромным колдовством и пророчеством. Знаки девяностых годов толкуются по-разному. Еще недавно мир виделся в розово-голубых тонах слинявшего коммунизма. Разрастающийся хаос в СССР и война в Персидском заливе брызнули грязью с нефтяным отливом на эту радужную картину. К тому же американцев вот уже несколько месяцев мучает призрак экономического спада и безработицы; публикуются тревожные цифры и сдержанно-успокоительные комментарии к ним. В целом общественная жизнь становится чуть нервознее, чем была при позднем Рейгане и раннем Буше.

        И вот у американцев, привыкших плавно скользить по волнам перемен, вырабатывается новая идея - нет, не спасительная, как принято в России, а только чуть-чуть приободряющая. Стоит ли и дальше раздвигать объем благосостояния - не лучше ли обжить и согреть его изнутри? Свет реклам променять на тепло очага. Меньше души отдавать работе - и больше дому. Что толку в дорогих нарядах и роскошных автомобилях, если время жизни уходит сначала на то, чтобы их заработать, а потом - чтобы их износить?

        Десятилетие рейганомики, великая эпоха потребления, подходит к концу. Тип яппи, преуспевающего профессионала, выпускника престижных университетов и завсегдатая престижных универмагов, отходит в прошлое. Сама категория престижа потеряла престиж. Великосветская жизнь, с роскошными выездами, ресторанами и маскарадами, все больше воспринимается как маскарад в духе 80-х годов.

        По результатам недавнего опроса, 69% американцев заявили, что они хотели бы снизить темп своей жизни, для 89%  важно проводить больше времени со своими семьями. И только 19% сказали, что они хотели бы ускорить темп жизни и больше развлекаться.  [1]

        Люди бросают высокооплачиваемые должности, чтобы предаваться пасторальным радостям в кругу семьи. Один из героев американского бизнеса, Петер Линч, создавший самую большую в стране фондовую биржу в 13 миллиардов долларов, оставил свою сверхпрестижную работу, которая не позволяла ему проводить достаточно времени с близкими. Теперь, в 46 лет, он вышел в оставку, но по привычке встает рано - чтобы успеть сделать бутерброды для своих дочерей, пока они собираются в школу.

        В прежнее десятилетие ценились дорогие, изощренные, высоко-техничные изделия. Теперь преобладает вкус к простым, дешевым и экологически чистым вещам. В детских магазинах вдруг подскочил спрос на куклы - и упал спрос на электрические игрушки. Американский рынок чутко реагирует на новые вкусы, создавая обилие скромных товаров. Рекламируется не шик, а простота и доступность. Шампанское вышло из моды - зато увеличилась продажа пива. На женщину, одетую в богатые меха, косо смотрят прохожие - сколько живых пушистых созданий было загублено ради этой душной красоты. Зато в моде простые тканые пальто. Вообще американец все чаще сверяет свои потребности с природой и предпочитает такие изделия, отходы от которых не загрязняют среды.

        В каком-то смысле девяностые годы возрождают дух незабвенных шестидесятых. Тогда символы потребления и карьеры, столь важные для послевоенного американского общества, тоже вдруг упали в цене. В противовес общественному преуспеянию и материальному изобилию выдвинулись простые ценности любви, братства, вольной праздности, слияния с природой.

        Но между шумными шестидесятыми и тихим самоуглублением девяностых - дистанция длиною в целое поколение. Дети не хотят походить на отцов. Тогда, в шестидесятые, преобладал дух бунтарства, поиск общественной альтернативы - контркультура и контрполитика. Опрощение девяностых годов лишено революционного пафоса и утопических упований. Не преобразовать общество, а выйти за его предел, в другое измерение жизни...

        Этот сдвиг политически маломощен, но метафизически,  быть может, более радикален, чем даже "Великий Отказ" шестидесятых годов. Ибо "Отказ" действовал в социально-политической плоскости, как и то, против чего он был направлен: новые левые - старые правые, равенство - иерархия, братство - вражда, сплоченность - индивидуализм, революция - реакция, и т.д. Опрощение девяностых - это не "против", а скорее "вне", "по ту сторону": открытие новой, внесоциальной духовной среды - домашней и природной. Такое опрощение, в отличие даже от непримиримого толстовского, есть вовсе не Отказ и не Бунт, а скорее Великое Приятие. Общество приемлется как система ценностей - но лишь одна из многих, открывающая путь к другим, еще более важным и подлинным.

        Женщина, бросившая прибыльное дело, чтобы торговать в овощной лавке рядом со своим домом... Семейная пара, построившая себе дом в глухой местности за сто миль от места работы... Никто из них не борется с существующим обществом, не разоблачает его и не пытается его изменить. Скорее, они благодарны обществу за то, что оно позволяет им жить сообразно своим вкусам и представлениям о счастье.

        Большевистский вождь в начале века провозгласил: "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя". В конце века развитый капитализм предлагает другую максиму: "Стоит жить только в таком обществе, от которого можно быть свободным".

        То, что происходит сейчас в Америке, открывает, быть может, новую эпоху одомашнивания культуры. Из школьной истории нам памятно, что давным-давно, десять тысяч лет назад, происходил великий процесс одомашнивания диких растений и животных, в результате чего и возникла цивилизация. Но постепенно эта цивилизация так разрослась и подчинила себе природу, что теперь, в конце 20-го века, вопрос уже встает по-другому: как одомашнить цивилизацию? Как приручить её технические порождения, превзошедшие в своем независимом гигантском росте тропический лес? Как укротить её социальные организмы, превзошедшие в своей мощи самых свирепых хищников?

        Если раньше домашний уклад смягчал и облагораживал дикую природу, то теперь он призван цивилизовать самое цивилизацию, защищая от неё достоинство частной жизни, ранимое нутро семьи и природы.

        То, что американцы все больше тяготеют к дому, совсем не означает, что они превращаются в отшельников. Происходит и обратное раздвижение границ дома, распространение домашней этики на окружающий мир. Все больше американцев, расставаясь с карьерой в "большом" обществе, вовлекаются в жизнь малых сообществ. То, что в Советском Союзе известно под кодовыми названиями ЖЭК, ДЭЗ или "микрорайон", в Америке называется "соседством" (неигчборчоод). Это же слово звучит в английском переводе библейской заповеди: "возлюби соседа своего как самого себя". И в самом деле, когда "ближний" не абстрактная категория, а "сосед", в соответствии с исконным библейским смыслом этого слова, тогда и сама нравственность приобретает домашний, почти семейный характер.

        Несмотря на экономический застой, американцы истратили за последний год на благотворительность 115 миллиардов долларов, гораздо больше, чем когда-либо раньше. И это не просто даяние средств, это самоотдача. Половина взрослого населения страны посвящает себя делам милосердия, и количество таких добровольцев особенно быстро растет в последние годы. Так что домашность не есть замыкание в доме - это распространение семейного мирочувствия за пределы дома, на общество и природу.

        Одомашнивание цивилизации, перенесение её основных ценностей с социально-политической арены в семейный круг, а из семейного круга в близлежащую соседскую округу, - все это может сыграть столь же важную роль в судьбе человечества, как и одомашнивание природы. Дом - это место, где природа и цивилизация наиболее благоволят друг к другу. Стены дома ограждают мир цивилизации от натиска грубой природы. И они же ограждают кроткий мир семьи и родства от натиска хищной цивилизации.

        Дом есть место гармонического равновесия природы и цивилизации, и если одно из этих начал подавляет другое, значит, пришло время его одомашнить. Цивилизация начиналась с одомашнивания животных и растений - вот почему теперь необходимо одомашнить саму цивилизацию.

Май 1991