Михаил Эпштейн
 

                                        Недо-   в языке

Часто говорят, что своеобразие русской культуры выражается в таких непереводимых на другие языки словах и понятиях, как "удаль", "раздолье", "приволье", "народ", "тоска", "умиление"...  Называются, как правило, существительные, хотя среди других частей речи  и даже значимых частей слова (морфем)  найдется немало столь же характерных и непереводимых знаковых элементов.  Обычно они употребляются лишь в составе производных слов, но значимость данной морфемы, регулярность ее употребления может быть такова, что она заслуживает стать самостоятельным словом-понятием: лексемой - философемой - идеологемой - мифологемой.

Такова приставка "недо-"  -  одно из главных смыслообразующих понятий российской культуры и один из самых  продуктивных элементов русского языка. Она участвует в образовании примерно двухсот слов: недостаток и недоумение, недовесок  и недоучка,  недоестъ и недодать, недостойный и недостижимый...  Другие европейские языки не имеют соответствия этой приставке и переводят русские "недо" по-разному, так что их смысловая общность теряется.

Например, в английском для перевода русского "недо-" используются такие  приставки, как  under,   over,  pre, глаголы fail, miss, not finish,  существительное failure,  shortage, прилагательное short, наречия (not) enough, (not) sufficiently.  Недовесить - give short weight; недоглядеть - overlook; недоделка - imcompleteness; недостaток, deficiency; недоношенный -  premature; недопеченный, half-baked; недоразвитый -  underdeveloped...  Там, где для англоязычного сознания есть масса разных, несвязанных явлений, русскоязычное обнаруживает устойчивое свойство "недо-".

Между тем известно нам об этом вездесущем "недо-" очень немногое, и практически все известное содержится в словарном определении:

Недо... Сложная приставка, указывающая на неполноту, недостаточность действия или качества, например, недобить, недовыпуск, недоразвитый [1]

Приставка "недо", хотя и сложная, но слитная, нерасчленимая: она выражает двойное значение, одновременно посылая действие вперед, до конца, до упора - и отбрасывая назад. Казалось бы, если действие не доходит до предела, то зачем его этим пределом и мерить? Зачем отсчитывать не с начала, а с конца? Зачем определять действие мерой его несвершенности, "недоделанности"?  В этом и состоит загадка "недо" в русском языке и культуре.

                    Недо как принцип действия. Недо и дао.

В первом приближении можно предложить такое определение приставки недо- как понятия и культурного символа:

НЕДО- (under-) - категория культурологии, историософии, экзистенциальной и социальной метафизики, обозначающая  недовершенность строительных  акций,  материальную недовоплощенность созидательных проектов  как глубинное свойство самих этих акций и проектов. Недо обозначает такой тип действия, который определяет себя по отношению к своему последнему пределу как его недостижение.  Недо - это неразрывное сочетание порыва ("до") и обрыва ("не"). Порываясь к некоему результату, действие обрывается в ходе самого порыва прежде чем он достигнет цели и воплощения.

Соответственно образуются и такие социально значимые разновидности недо- как недострой, недодел, недоделка, недоработка,  недобор, недород, недодача, недостача, недоимка,  недосмотр, недомолвка, и такие типы и образы, как  недотепа, недоросль, недоучка, недоумок, недобиток, недоносок,  недотыкомка.

В качестве самостоятельного понятия, недо (уже без черточки) может использоваться и как существительное среднего рода.

нЕдо (несклоняемое существительное среднего рода, ср. "кредо", "дзюдо", "пальто") - свойство не доводить  действие до конца, недовершенность; общий смысл всех слов, содержащих приставку "недо-".

Вот коллекция возможных высказываний на тему недо как  принципа действия и мышления. В соответствии с двойственным  значением недо, оно может восприниматься и отрицательно, как знак изъяна, ущербности, недостаточности, и положительно, как знак  открытости, свободы, многозначности.

В "Бхагаватгите" Кришна проповедует Арджнуне: будь верен своему делу, отдавайся ему безраздельно, но не впадай в зависимость от его результата. Недо - это наша российская практика освобождения от результатов действия. Строй - и недостраивай. Отдавай себя делу, но не будь рабом его цели.  Что бы ты ни делал, чуточку недоделывай, оставляй щелку между собой и пользой. Будь больше своего дела, как поэт  больше своих слов. Поэт, в отличие от краснобая, - не тот, кто умеет говорить, а то, кто умеет недоговаривать. Мудрец, в отличие от ремесленника,  - не тот, кто умеет делать, а тот, кто умеет недоделывать. Недо - это бережность самой небрежности, это искусство так обращаться с вещами, чтобы предоставлять им свободу от самого себя. [2]

Напрасно ты свое недо пытаешься выдать за широту интересов.  Нельзя так перебрасываться с одного на другое. Учился на юриста - недоучился. Писал книгу - недописал. Теперь новая  блажь - кино. Самая изысканная, невозможная  -  чтобы лучше оправдать свое очередное недо. Потому что я заранее знаю: недоиграешь, недоснимаешь...

Недо - это не абстракция, это бытовое, каждодневное, сиюминутное наполнение нашей жизни, ее  обрывистость, торопливость, несвершенность. Когда Пастернаку было дано видение народной жизни в ее простоте: "мне к людям хочется, в толпу, в их утреннее оживленье",  - ему явилось и это обыденное недо: "и чтобы во-время поспеть, все мчатся недоев-недопив."
А еще можно сказать: недоспав, недолюбив, недоглядев, недослушав...  Это и есть формула повседневности, сплошь состоящей из проблесков недо,  его тихого мерцанья и  копошенья, жизни всегда недопеченной,  недооцененной, недожитой. Недо - это открытый проем каждого действия, его бегство от тяжести результатов и свершений, та форточка, точнее, подпольная щель, через которую мы и в своих хрустальных дворцах будем глотать воздух свободы.

Мне лично не нравятся ни Обломов, ни Штольц. Вот если бы найти
какой-то способ их соединения. Действовать, но не так расчетливо, как Андрей.  Бездельничать, но не так скучно, как Илья.  Недо -  это  искусство тонкой дозировки дела и безделья, это наше дзен, наше дао, наша практическая мудрость, которую нам еще только предстоит освоить сознательно.

"Дао, которое может быть высказано словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя..."  На русском эти начальные строки "Дао дэ цзин" можно пояснить так: постоянное дао говорится - и недоговаривается; постоянное имя именуется - и недоименовывается, потому что постоянно лишь само недо. Оно-то и есть наше русское дао:  путь как недо-стижение. Не дойти, не доехать, не добраться - это и значит следовать истине дао, т.е. быть в пути.

Русский язык еще недоосмыслен. Где наши дао и дэ, ци и жэнь, инь и ян - понятия, извлеченные китайскими мудрецами из обыденного языка и вернувшиеся в язык, в сознание народа как освященные традицией знаки глубочайших вещей и правилa жизни? На нашем языке есть прекрасная поэзия и проза, но нет священной книги, рожденной из корней этого языка,  нет мудрости, которая выражалась бы в значениях самих слов и их составляющих. Предлог в и приставка недо - всеобщая взаимовмещенность вещей и недовершенность действий - могли бы стать знаками этого метаязыка мудрости, сложенного на  основе русского языка.

Какими только сложными идеями мы ни пытались себя объяснить и определить свои высшие цели! Марксизм, коммунизм, социализм, интернационализм, материализм, диалектика... А еще раньше того - самодержавие, православие,  народность, соборность, всеединство... Но что народу до всех этих "измов" и "остей", даже до самой "народности".   Одна какая-нибудь  приставочка или корешок, который у всех на устах, больше скажут народу о нем самом, о его путях и целях, чем любая конструкция и конституция,  не извлеченная из языка, а ему навязанная. Никакой из "измов", сколько бы их не вживлять в историю, в ней не приживется.   Потому что народ живет не по рассуждениям философов, особенно иностранных, а по понятиям своего языка.   Если в речи нашй постоянно  мелькают "в", "раз", "люб", "недо" - это и есть знаки жизнепонимания, определяющие путь народа.  Не нужно никакое кредо, когда с тобой рядом недо.  Не нужно народу слушаться философов - ничего путного из этого не выходит, в том числе для самих философов, которых первыми и начинает уничтожать возбужденный их смертоносными абстракциями  народ. Наоборот, философам нужно слушать, что и как говорит язык, и из обыкновений и предпочтений бытовой речи создавать свои понятия, т.е. черпать свою мысль из языка и возвращать в язык.

            Недо  как общественный феномен

       лучше в начале дела, когда ещё не уверен в себе и в
       успехе, и хуже в конце, когда уже добьётся некоторого
       успеха и привлечёт внимание: неуверенность в себе
       возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть
       препятствие, опасность, неудачу, чем с. тактом и
       достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем
       освоиться с мыслью о своём величии. [3]
 

Ф. М. Достоевского тревожит какая-то вечная недоустроенность, недоупорядоченность российского уклада несмотря на огромность вложенных в него усилий и величие исторических деяний:

Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь, наконец, построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которого вот уже двести лет все ничего не выходит. [4]

хоть какое-нибудь оставили после себя дело прочное, а мы производим кучи дел, и все, как пыль, сметаются они с земли вместе с нами.  [5]

Стоит только пройтись по улицам большого или малого города, по большой или малой деревне, чтобы увидеть разом и на каждом шагу, в какой бездне улучшений мы нуждаемся и какая повсюду лежит масса покинутых дел, пренебрежённых учреждений, рассыпанных храмов.  [6]

Следует уточнить, что "недо" вовсе не сводится к множеству недостач и недоделок в материальной жизни, хотя и объясняет их системный характер. Недо обусловлено целостным характером культуры, которая положительно оценивает   материальные блага  и исторические завоевания цивилизации и одновременно дистанцируется от них, относится к ним с долей пренебрежения, равнодушия или даже  презрения.

Такоe двойственное отношение к позитивным основам цивилизации: труду, успеху, богатству, здоровью, житейскому благополучию, экономическому и техническому прогрессу, - может свидетельствовать об особом типе религиозного мироощущения.  Если Запад развил  интуицию религиозного оправдания земного мира, общества, политики, ремесел и профессий, истории, культуры, а Восток развил  интуицию их отрицания, то в России постепенно развилась сложная, парадоксальная интуиция одновременного утверждения и отрицания позитивного мира. Здесь одинаково громко раздается и западное бодрое, социально жизнестроительное  "надо, надо, надо!", и восточное отрешенное, религиозно разоблачительное: "не то, не то, не то". Русское "недо" отзывается и тем, и другим, в нем равно слышится и "надо" и "не то", с разногласием в одну только букву.  Здесь страстно, лихорадочно, неистово конструируют мир позитивных форм - политики, истории,  экономики, культуры - и его же неустанно "деконструируют", демонстрируют его условность, лишность, ненужность, обветшалость...

Причем  эти процессы конструкции "до"  и деструкции "не" совершаются как бы одновременно, так что здание ветшает в процессе своего сооружения, словно по мере того, как одна сила толкает его вверх, другая стягивает вниз. Художник и теоретик российского концептуализма Илья Кабаков объясняет эту постоянную недосозданность окружающего ландшафта самим условием его существования в метафизической пустоте.

Каждый человек, живущий здесь, живет осознанно или неосознанно в двух планах: в плоскости своих отношений с другим человеком, со своим делом, с природой, и - в другом плане - в своем отношении с пустотой... Первый есть "строительство", устроение, второй - истребление, уничтожение первого. На бытовом, житейском уровне эта разведенность, раздвоенность, роковая несвязанность первого и второго планов переживается как чувство всеобщей деструкции, бесполезности, безосновности, бессмысленности всего, что ни делает человек, что бы он ни строил, ни затевал - во всем есть ощущение временности, нелепости и непрочности. [7]

Российское "недо-" нужно отличать от  религиозной отрешенности, воздержания, неучастия, выражаемой чистым отрицанием "не". В одной из ранних индийских упанишад читаем про атман - духовное начало всего, божественное "я": "Он, этот атман, /определяется так/: "Не /это/, не /это/". Он непостижим, ибо не постигается; неразрушим, ибо не разрушается; неприкрепляем, ибо не прикрепляется; не связан, не колеблется, не терпит зла". [8] Если  это восточное откровение о Ничто перефразировать в терминах русского НЕДО, как особой религиозной интуиции, получилось бы, что "атман"  непостижим, ибо постигается, неприкрепляем, ибо прикрепляется, и т.п. Именно положительные действия  "до-" (-строить, -делать, -вершить) служат средством обнаружения этого "не-".  "Ничто" здесь проявляется не абстрактно, не  пассивно, не абсолютно, а в недоконченности самих действий.  Опыт тщетности  самой позитивности, которая тем не менее должна оставаться позитивностью, чтобы вновь и вновь демонстрировать свою тщетность - это и есть сердцевина  религиозного  опыта "недо".  Действует как бы  не "магнитная" тяга влечения к Абсолюту, а "реактивная" тяга отталкивания от всех частичных, "недо-статочных"  форм Его воплощения, так что Он являет себя как "минус-форма", как "недо", которым перечёркивается любое позитивное "нечто". Недо  не может очертить себя иначе, как этой косой чертой, не имеет другого "почерка", чем совокупность этих падающих, клонящихся вещностей.

В отличие от восточных способов созерцания, направленных на Ничто в его изначальной и чистой пустоте, в России само Ничто раскрывается как НЕДО, как одновременное утверждение и самостирание позитивной формы, как полупризрачность  самой позитивности, ee постоянное колебание на границе "до" и "не". Запад - это цивилизация "до", цивилизация достижений, доведения до конца, доделанности, дооформленности. Восток - это религия "не": нестяжания, непротивления, непорывания, недеяния. В России "до" пришлось на "не", они схлестнулись, закрутили-завертели друг друга - и породили  "недо". В разные эпохи и в разных идеологических системах эти "до" и "не"  состязались за овладение духом великой страны. В восточном христианстве преобладало апофатическое "не", отвергающее притязания самоуверенного разума и  поползновения материального мира, а коммунистическая религия утверждалась как  метафизика великого  "до": догнать, достигнуть, добить и добиться....

Но сами по себе "не" и "до" не способны утолить запросов российской души, ей нужно рвануться до конца - и не достичь, и тогда в этом промежутке, в момент величайшего напряжения, порыва туда и отдачи  обратно, на разрыве двух резких движений,  познавая величие поражения через силу напряжения, через силу упора, надсаживаясь, надрываясь, она чувствует себя собой: свершение - в самой несвершенности. Обрыв как обратная сторона порыва.  "До" -  порыв, "не" - обрыв...
 

                                    Недо в литературе

Когда же "не" и  "до" петлей захлестывают друг друга, то создается нечто вроде надрыва, мастером которого и в жизни, и в литературе был Ф. М. Достоевский. "Надрыв" описан автором  "Братьев Карамазовых" во всех видах: и в гостиной, и в избе, и на открытом воздухе (ч. 2., кн. 4, "Надрывы").
Катерина Ивановна до такой степени любит Дмитрия Карамазова, до такой  надсады всепрощения и самоотречения, что... вовсе даже и не любит его ("Дмитрия надрывом любите... внеправду любите..."- вдруг озарило Алешу).   Штабс-капитан Снегирев до такой степени отчаяния нуждается в деньгах,  до такого "дикого восторга" доходит, когда Алеша передает ему двести рублей от Катерины Ивановны, что ...  не берет их, бросает на землю и с  наслаждением и остервенением топчет каблуком. Такая стычка "до" и "не" в мире Достоевского производит истерику, душевную судорогу. "Они плачут.... истерика, бьются" (о Катерине Ивановне). "Сотрясается, словно судорогой его сводит (о Снегиреве).

А вот как эта надрывность выразилась  у Владимира Высоцкого, где есть и порыв к тому, что "надо", и обрыв движения на той точке, где все "не то" и "не так".

                         В кабаках - зеленый штоф,
                         Белые салфетки.
                         Рай для нищих и шутов,
                         Мне ж - как птице в клетке!
                         В церкви смрад и полумрак,
                         Дьяки курят ладан.
                         Нет! И в церкви все не так,
                         Все не так, как надо....

                         Где-то кони пляшут в такт,
                         Нехотя и плавно.
                         Вдоль дороги все не так,
                         А в конце - подавно.
                         И ни церковь, ни кабак  -
                         Ничего не свято!
                         Нет, ребята, все не так,
                         Все не так, ребята!

                                            Моя цыганская (1968)
 

Печатью недо отмечены и два, пожалуй, самых таинственных и жутких образа русской словесности - "недоносок" в одноименном стихотворении Е. Баратынского и "недотыкомка" в романе Ф. Сологуба "Мелкий бес" (и в его более раннем стихотворении "Недотыкомка серая...").  Приведу по две строфы из обоих стихотворений.

        Я из племени духов,
        Но не житель Эмпирея,
        И, едва до облаков
        Возлетев, паду, слабея.
        Как мне быть? Я мал и плох;
        Знаю: рай за их волнами,
        И ношусь, крылатый вздох,
        Меж землей и небесами....

        Изнывающий тоской,
        Я мечусь в полях небесных,
        Надо мной и подо мной
        Беспредельных - скорби тесных!
        В тучу кроюсь я, и в ней
        Мчуся, чужд земного края,
        Страшный глас людских скорбей
        Гласом бури заглушая....

                   Е. Баратынский
 

           Недотыкомка серая
        Всё вокруг меня вьется да вертится,-
        То не Лихо ль со мною очертится
        Во единый погибельный круг?

           Недотыкомка серая
        Истомила коварной улыбкою,
        Истомила присядкою зыбкою,-
        Помоги мне, таинственный друг!

                                       Ф. Сологуб

Общее у этих загадочных тварей -  само недо как признак чего-то метафизически зыбкого, непроявленного,  надорванного. У них сходные эпитеты, динамика действия. Недоносок - взлетает и падает, мечется, изнывает тоскою. Недотыкомка - вьется и вертится, томит присядкою зыбкою...

Но очевидны и различия. Недоносок у Баратынского  - это романтический, траги-иронический вариант того недо,  которое позднее нашло  декадентски-монструозное, зловеще-уродливое и гротескное отражение у Сологуба в "Мелком бесе". Недоносок носится между небом и землей, как вздох, как летучий прах: он еще не родился и никогда не родится, он умер до рождения своего, это черновик человека, изобилующий всеми возможностями, кроме одной - возможности воплощения. Если недоносок - страдающий, неродившийся некто,  то недотыкомка - дразнящее и ускользающее нечто. Она не воспаряет и не падает,  а всюду мечется,  мерещится, суется,  спотыкается, тыкается и остается недотыкнутой, никуда не приткнутой.  Вот как впервые появляется недотыкомка в "Мелком бесе":

  Одно странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала маленькая тварь  неопределенных очертаний - маленькая, серая,  юркая недотыкомка.  Она посмеивалась и дрожала и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро  ускользала,  убегала  за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась - серая, безликая, юркая.
     Наконец,  уж  когда  кончался молебен, Передонов догадался и  зачурался шопотом. Недотыкомка зашипела тихо-тихо, сжалась  в малый комок  и укатилась за дверь. Передонов вздохнул облегченно.
     "Да, хорошо, если она совсем  укатилась. А может быть, она живет в этой квартире, где-нибудь под полом, и опять станет приходить и дразнить".
     Тоскливо и холодно стало Передонову,
     "И к чему вся эта нечисть на свете?" - подумал он.

                             Недо в мифотворчестве

Недо играет большую роль в российском мифотворчестве. Чтобы образовался миф - например, о поэте, писателе - нужно, чтобы он не успел до конца воплотиться в своих произведениях, чтобы народная молва подхватила  и дальше понесла то, что он не успел или не захотел о себе рассказать. Если бы Венедикт Ерофеев  написал сорок томов полного собрания сочинений, а не одну тоненькую книжечку, то у него появились бы комментаторы, архивисты и биографы, но народная фантазия увязла бы в этих томах и не стала бы ничего домысливать, поскольку все необходимое и достаточное для одного человека он уже  поведал бы о себе.  Самый длинный памятник (от Курского вокзала до Петушков) воздвигнут сочинителю, оставившему самое короткое наследие. Лучшее начало для мифа - безвременный конец. Погибший двадцатитрехлетним на Отечественной войне Николай Майоров (1919-42) отчеканил эти формулу российского мифосложения:

                           Мы были высоки, русоволосы.
                           Вы в книгах прочитаете как миф,
                           О людях, что ушли, недолюбив,
                          Недокурив последней папиросы.

Миф складывается о людях из поколения "недо", точнее, само "недо" и образует тему и  почву мифа. Но ведь так можно было бы сказать о многих российских поколениях, через жизнь которых прошло и преждевременно ее оборвало огромное НЕДО. Почти все российские мифы, от Пушкина до Есенина, и далее до Высоцкого и Венедикта Ерофеева, - о людях, "что ушли недолюбив, недокурив последней папиросы".  Именно "недо" и обнаруживает
возможность мифа, как некоей идеи, которая не успела стать реальностью
и потому брезжит вечным символом. Писатель становится мифом, потому,
что недожил, недописал, недовыразил себя, -  так, во всяком случае, мы
чувствуем о нем и за него. "Умер - и унес свою загадку с собой, а нам ее
теперь разгадывать". Оттого-то  наряду с Пушкиным мы имеем еще миф о
Пушкине:  то пушкинское, что не воплотилось в самом Пушкине, живет
теперь и вне самого Пушкина. Оно не свершилось  в одной биографии, зато
свершается во всей последующей русской культуре, свершается с
Лермонтовым и Достоевским, с Ахматовой и Набоковым.. То,
что недовоплотилось во времени, сгущается в  вечный образ.

В культуре можно различить два ряда: актуальностей и потенций. То,
что реализовалось, становится  историей культуры. А то, что не
реализовалось, но как-то заявило о себе, оформилось хотя бы зачаточно,
становится ее  мифом. Миф - воздаяние за недожитое...  [9]

Заметим в заключение, что у недо также богатые теологические возможности. На основе позитивно-негативного смысла этой приставки могут сочетаться два метода, развитые в христианской теологии. Катафатическая, или утвердительная теология более рациональна, она описывает Бога таким, каким мы Eго знаем и каким Он явил нам Себя: Творец, Свет,  Разум, Слово...  Апофатическая, или отрицательная теология (основатель - Псевдо-Дионисий Ареопагит, 6 в. н. э.), напротив, более мистична, она отрицает применимость к Богу каких-либо наименований и определений и открывает путь "знающего незнания", "умного молчания" о Боге. [10]  Совмещение этих двух методов как раз и может выражаться в "недо": не просто говорить и не просто молчать o Боге, а каждым словом недоговаривать, каждым именем недоименовывать, т. е. соединять "не и "до"  в каждом акте богомыслия, а не разделятъ их на отдельные методы.

                                                                  1987, 2002

_______________________________________________________________

Примечания

1. Словарь русского языка ("Малый академический"), М., изд. Академия наук
СССР, Институт русского языка,  гл. ред. А. П. Евгеньева. М., Русский язык,
1981-1984, тт. 1-4, т. 2, с. 434.

2. Здесь и далее все примеры высказываний принадлежат автору.

3. В.О. Ключевский. Курс русской истории. Лекция  XVII.

4. Ф. М. Достоевский. Подросток, ППС, Л., Наука, 1975,  т. 13, 453.

5. Н. В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями.  гл. ХХУ11, "Близорукому приятелю". Собр. соч.. в 7 тт., т.6, М., Художественная литература", 1986, с. 299.

6. Материалы для физиологии русского общества. Маленькая хрестоматия для взрослых. Мнения русских о самих себе. Собрал К. Скальковский. СПб., типография А. С. Суворина, 1904,  с.132.

7.  Илья Кабаков. Жизнь мух.  Kolnischer Kunstverein. Edition Cantz, 1991, с. 86.

8.  Брихадараньяка Упанишада. Антология мировой философии в 4 тт., М., "Мысль", 1969, с. 82.

9. Подробнее о ерофеевском мифе и роли "недо" в его сложении см.
Михаил Эпштейн. После карнавала, или Обаяние энтропии, в его кн. Постмодерн в России: литература и теория. Москва, ЛИА Р. Элинина,  2000,  сс.  254-273. О  диалектике "все" и "ничто"  в культуре см. там же, сс. 85-104, 226-230.

10. По мнению В. Н. Лосского, крупнейшего  православного богослова 20-го века, "апофатизм является основным признаком всей богословской традиции Восточной Церкви". Владимир Лосский. Очерк мистического богословия восточной церкви. М., Центр СЭИ, 1991.