Михаил Эпштейн

ПОП-РЕЛИГИЯ

        "Поп-религия" - сочетание несколько странное, особенно для русского уха, которое привычно ловит в приставке "поп" не только международный смысл "популярности", но и фамильярное обозначение священника, а также еще более фамильярное обозначение известной части тела. Так уж фатально сошлись в русском языке эти далекие понятия, словно подтверждая мнение Белинского о прирожденной наклонности народа к атеизму [1]  или идею Бахтина о взаимообращении лица и зада в народной карнавальной культуре. Не распутывая этого словесного узла, прибавим к нему еще и третье значение: "поп" как знак активной, воинствующей популярности, которая заранее рассчитана на восприятие массового общества, в том же смысле, как "поп-музыка" или "поп-арт".

        И вот в этом-то тройном смысле, помноженном еще на многозначность слова "религия", мы и стоим сейчас перед возможным феноменом российского будущего. Поп-религия, или производство религии на потребу масс, - это вполне вероятный выход из общества массового атеизма.

        Все знают, что капитализм сам по себе успешно работает, но еще никто не проложил к нему надежных путей из экономики развитого социализма. Результатом промежуточного состояния между капитализмом и социализмом является массовая спекуляция. Почти ничего не производится, зато все распродается.

        Точно так же известно, что религия сама по себе есть источник высочайших духовных свершений человечества. Но еще никто не знает, какие плоды даст религиозное сознание, посаженное на почву массового атеизма. История не знает таких прецедентов - ведь в Восточной Европе религия и при коммунизме все-таки сохраняла свое живое значение, а в Китае атеизм не был таким уж резким разрывом с древней духовной традицией, вообще чуждой теизму. Россия в этом смысле уникальное явление, и похоже на то, что религиозное сознание, накладываясь на атеистическую основу, также создает некий слой всеобщей спекуляции, когда духовные ценности легко размениваются на житейские и обратно. Вера начинает выносить свои сокровища из храма и, благо за долгие десятилетия образовался их дефицит, пускает в легкий, прибыльный товарооборот.

        В этом смысле атеизм был честнее и неподкупнее: он не пускался в торги с "боженькой", а прямо объявлял его мерзким смердящим трупом. Духовное отвергалось, а не подменялось текущими интересами - и тем сохраняло свою особость для души, возможность выбора: "или-или". Но какой же выбор, если тот самый владыка и пастырь, который готовит твою душу к предстоянию на Страшном Суде, расхаживает по вагонам рекламно-коммерческого поезда и, размахивая кадилом, освящает скамейки, на которых вскоре плотно воссядут заправилы московского бизнеса? Или сам беспрерывно заседает на презентациях новых товарных бирж, акционерных обществ, политических ассоциаций, литературных журналов и кинофестивалей. Без священника не обходится съезд воинов-интернационалистов и собрание садово-дачного кооператива, учреждение фонда милосердия и слет казаков-разбойников, заседание Верховного совета и родительского школьного комитета. По большей части эти Божьи слуги загадочно молчат, не вмешиваясь в происходящее, но придавая ему своим присутствием оттенок высшего значения и благодати. Именно само по себе сидение-заседание и становится для этих священнослужителей многозначительным делом и новейшим таинством, поскольку нет у них слов и сведений, чтобы заниматься делами экономистов или кинематографистов. Просто сидят, уже как святители самого обряда заседания. Разве это не поп-религия, в самом буквальном и многогранном значении слова?

        И тут вспоминается, что настоящая эпоха Антихриста, по многим приметам и пророчествам, еще вовсе не пришла с советской властью, а только через нее готовилась. Ибо Антихрист не будет прямо воинствовать со Христом, как это делали Ленин-Сталин, а будет именно говорить от имени Христа. Самое страшное - вовсе не открытая вражда с Богом, ибо такой прецедент уже имелся в истории, в самом ее начале, за что противник Бога и был назван дьяволом, то есть раскольщиком и клеветником. Гораздо страшнее, чем вражда с Богом, - подмена Бога, которая готовится на конец истории. "... В храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога" (2 Посл. к Фес., 2:4). Тогда не отрекаться будут от религии и не бороться с ней, а именно насаждать ее, в обязательном и повсеместном порядке, как теперь священников непременно сажают на советы праведных и нечестивых, демократов и черносотенцев, промышленников и спекулянтов. Так что без Бога нельзя будет ни присесть, ни вздохнуть, ни обжулить, ни ограбить, ни убить.

        Вспомним в "Идиоте" Достоевского честного, набожного крестьянина, который позарился на серебряные часы своего товарища - чем-то полонили его душу. И вот, со вздохом и молитвой, возведя глаза к небу, он перекрестился, проговорил про себя "Господи, прости ради Христа" - да и зарезал приятеля. "Уж до того верует, что и людей режет по молитве", хохочет Рогожин на этот рассказ князя Мышкина.  [2]  Была, значит, и раньше в народной вере, за которую трепетал Достоевский, такая опасность смешения, что к темному делу подступают с верой и брата режут чуть ли не по молитве. Как и сам Рогожин несколько страниц спустя, обменявшись крестами с Мышкиным и подведя названного брата под матушкино благословение, в тот же день из-за угла поднимает на него нож.

        Недаром и массовый атеизм произошел, как уникальное явление, на той же самой почве "веры отцов", куда он теперь обратно быстро укореняется. "Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче, чем всем остальным во всем мире!" - устами Мышкина говорит Достоевский.  [3]
И ему вторит Розанов: "Переход в социализм, и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно "в баню сходили и окатились новой водой"". [4]  Но если воспитанному почти в тысячелетней вере россиянину было так легко сделаться атеистом, то не легче ли нашему современнику, воспитанному всего лишь в семидесятилетнем атеизме, сделаться верующим?

        Беда в том, что превращение это сначала легко делалось в одну сторону, а теперь еще легче делается в другую. И уже возникает сомнение: а не две ли это стороны одной монеты, такая религия и такой атеизм, коль скоро они так просто взаимооборачиваются? И не сравняются ли они вовсе, так что в стершейся от привычного хождения монете нельзя уже будет отличить орла от решки, как в насквозь протершейся ткани уже нельзя отличить верха от изнанки? Это и будет господствующая поп-религия, где все три значения слова "поп" сойдутся, увы, "неслиянно и нераздельно".

        Наблюдая религиозное возрождение атеистического общества, спросим себя, не идет ли на смену прямодушному безбожию лукавая набожность, которой уже и незачем тратить силы на борьбу с верой, ибо гораздо легче и выгоднее подменять ее собою. Неверие будет выглядеть в точности как вера, потому что оно станет размахивать кадилом, класть глубокие поклоны, осенять себя крестом. И как страшный, но блаженный исторический сон будет вспоминаться советский атеизм 1920-1930-х годов, который еще яростно восставал на веру и тем самым помогал ей оставаться тем, чем она и призвана быть.

                                                                        Сентябрь 1992

2. Ф. М.  Достоевский, Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 8,  Л., Наука, 1973, с. 183.

3. Там же, с. 452.

4. "Апокалипсис нашего времени", в кн. В. В. Розанов. Уединенное, М., Изд. политической литературы, 1990, с. 395.