Писать про сексуальную жизнь целой страны - для этого нужно обладать раблезианским воображением. Впрочем, в Америке это тема не для Рабле, а скорее для добросовестного ученого, потому что любовного экстаза или поэзии в атмосфере страны очень мало. Классикой по данному вопросу считается не Гете, не Мопассан и даже не Драйзер с Хемингуэем, а статистические отчеты Алфреда Кинси и лабораторные труды Мастерса и Джонсон по мужской и женской сексуальности, с таблицами, диаграммами и т. д. Именно им суждено было стать самыми яркими бестселлерами и сформировать представления американцев о любви и браке.

        Вообще, любовь - тема для этой страны чуть-чуть периферийная, как бы приданная ей извне из арсенала общечеловеческих ценностей. Кажется, американцам вполне хорошо с самими собой, поэтому острой, горячечной потребности в чужой душе и теле у них не возникает. Чтобы прильнуть, и забыться, и назвать тщетою целый мир, и только слушать милый лепет, как грезилось Пушкину в какой-то российской глуши... нет, в Америке и глуши такой нет, и нет близости такой неистовой и безоглядной.

        Сделаем оговорку: американец в наших рассуждениях - такое же условное существо, как буржуа в работах пролетарских мыслителей. Частностей и отклонений в Америке больше, чем где бы то ни было, и потому усредненный подход чаще всего рискует оказаться ошибочным. Но и допущенная мною ошибка может правдиво свидетельствовать если не о самой Америке, то о разнице американского и российского опыта в этом общечеловеческом вопросе.

        С точки зрения российского иностранца, средний американец слишком заботится о своем здоровье, отгранивает свое частное бытие посредством спортивного и медицинского ухода за своим телом. Он самодостаточен, в нем нет тех зияющих отверстий, которые, по идее Бахтина, образуют гротескное раблезианское тело - потеющее, испражняющееся, совокупляющееся.

        Я думаю, сама идея такого тела, пусть и в работе Бахтина о Рабле, могла зародиться только в России, где каждый индивид внедрен всеми своими пристойными и срамными отверстиями во всенародное тело, что и ведет к постоянной недоустроенности его социальной жизни. Не разделились еще органы этого первородного тела, не стали свободными, самоуправляемыми организациями, и вот рот одного забит дерьмом другого, и каждый тащит у другого из кармана, а то и из ширинки.

        Безудержная эротическая жизнь Советской страны, побочным результатом которой является семь миллионов абортов в год, - другая сторона социального одичания. Люди плотью плутают по плоти, прячутся друг в друга, как в крошечные оазисы посреди пустыни, даже не зная точно, оазисы это или уже миражи гаснущего сознания.

        Можно вывести закон: по мере своего распада общество выделяет огромную сексуальную энергию, которой здоровому обществу хватило бы для демографического взрыва. Индивиды, выбитые со своих социальных орбит, бомбардируют друг друга сверхактивным излучением мужского и женского обаяния, как при альфа-, бетта- и гамма-распаде, хотя часто распад доходит и до личности, "я" - последней буквы русского алфавита.

        Знаменательно, что российское обращение "мужчина" и "женщина" вытеснило все прежние социальные условности, как "господского", так и "товарищеского" этикета. "Эй, мужчина!.." А ну-ка, женщина!.." Что остается от человека? Да то же самое, что было при творении его. "И сотворил Бог человека... мужчину и женщину сотворил их" (Бытие, 1: 27). Вот и предстоят друг другу мужчина и женщина, только уже не в первозданном раю, а на развалинах последней утопии, - абстракция пола, незаметно вылупившаяся из химеры классовой борьбы.

        В Америке социальный космос устроен надолго и рассчитан до мелочей, индивиды вращаются по своим орбитам, или переходят на другие орбиты по правилам перехода, никто ни с кем не сшибается и не гибнет в сладких мучениях. И если кто-нибудь вообразит, что в Америке жизнь точно такая, какая описана в "Плэйбое" или в "Парах" Апдайка, то он спутает жанр журнала или романа с совсем другим жанром, который в просторечии называется "реальная жизнь", а на языке науки - "общественный этикет".

        В этом почтенном прозаическом жанре нет ни одной сцены, когда мужчина или женщина знакомились бы на улице, или в метро, или в магазине. Нет ни одного эпизода флирта, кокетства, заигрыванья, приставания в общественном месте - во всяком случае мне, вот уже год листающему страницы этой нравоучительной книги, замечать такого не приходилось. Более того, начисто отсутствует намеренно женское или мужское выражение лица, этакая неуловимая, завораживающая игра глаз, световых сосудиков, источающих обаяние. Нет обволакивающей влаги, бархатистого блеска, стыдливой поволоки. Нет дерзости и нет застенчивости, на красавицу никто не глядит и она ни от кого не отворачивается - просто отсутствует этот слизистый, тягучий фермент в отношениях между полами.

        В России есть такой разговорный термин: "клеится". И дело даже не в подходе отдельного мужчины к отдельной женщине - сам воздух смазан этим клеющим веществом, так что пощипывает кожу и в глазах туман. В Штатах нет этой липкости в воздухе - он сухой и прозрачный, и пьяные, сумасшедшие искорки не вспыхивают даже в студенческой аудитории или в университетской библиотеке. Студенты и студентки валяются с книгами на полу - любят читать в раскованных позах, не испытывая при этом никакого телесного любопытства друг к другу.

        Сексуальная жизнь в Америке начинается рано. В нью-йоркских школах недавно даже введена бесплатная выдача презервативов старшеклассникам. Но эта ранняя совместная жизнь скорее напоминает школу будущего брака: мальчик и девочка, выбрав друг друга, находятся в устойчивых отношениях. Время от времени партнеров меняют, но почти никогда не обзаводятся сразу несколькими. Раздваиваться и лицемерить не принято. Вместо того, чтобы обзаводиться любовниками и любовницами, американцы предпочитают прекратить старый брак и завести новый. Этим отчасти объясняется огромное количество разводов, о которых не устают напоминать обличители "буржуазной" или "гедонистической" морали, забывая упомянуть, что разводы в США - это почти прозрачная картина действительных сексуальных отношений, тогда как во многих других странах, включая СССР, - лишь верхняя часть айсберга, под которой скрываются бесконечные переплетения "по сердцу" сходящихся и расходящихся пар. Так что в Советском Союзе многобрачие скорее существует по горизонтали, как многоженство, а в США - по вертикали, как смена жен, хотя, разумеется, в обеих странах эти линии пересекаются, чтобы на традиционной моногамной семье поставить убедительный крест.

        Больше всего поражает в Соединенных Штатах правовое обеспечение сексуальных прав личности. Перед тем, как приступить к работе в колледже или университете, все преподаватели получают письменное, а затем и устное предупреждение относительно так называемого "полового посягательства". Оказывается, к нему относится не только физическое принуждение, но и любые прикосновения, которые могут быть неприятны лицу другого пола, а также высказывания, жесты и мимика, которые могут быть истолкованы как попытки вовлечь данное лицо в половое общение вопреки его желанию. Взгляд или улыбка тоже могут расцениваться как посягательство.

        Особенно недопустимы подобные попытки в отношениях преподавателей с аспирантами и студентами, как существами зависимыми: за малейшее замечание или жалобу такого рода преподаватель немедленно увольняется. Заранее, конечно, никогда нельзя предвидеть, желательно ли будет застенчиво-нежное или задумчиво-внимательное выражение твоего лица для коллеги или студентки. Поэтому лучше удержать свое лицо от каких бы то ни было эмоциональных выражений, ограничившись ослепительной, как солнце, и столь же космически отстраненной американской улыбкой.

        Большое внимание уделяется в американской прессе и юриспруденции проблеме изнасилования. Но имеется в виду вовсе не такое изнасилование, которое совершается бандой вооруженных преступников или похотливым прохожим - здесь нет никаких проблем. Речь идет о таком изнасиловании, которое в российском обиходе описывается старинным выражением "милые бранятся - только тешатся" или более современным: "ну, поломалась немножко..."

        Допустим, молодой человек ухаживает за девушкой, пользуется взаимным расположением, но в какой-то момент чуть-чуть поторопился, решил, что её шаг назад или ладонь, прикрывшая глаза, означает не сопротивление, а желание привлечь... А может быть, она и сама не знала, что означал этот жест, а потом, когда всё произошло, решила, что ладонью она хотела его удержать. И вот молодой человек отбывает тюремный срок, наказанный по всем правилам уголовного судопроизводства, хотя газеты и отмечают, что нельзя его не пожалеть, способный был служащий и делал быструю карьеру.

         В другом эпизоде не то что до объятий, но даже и до встречи не дошло: просто молодой человек писал любовные письма своей бывшей сослуживице, приглашал сходить с ним в театр или в ресторан, уверял, что он дышит только ею и такое случается раз в жизни... А она не хотела получать этих посланий. В настоящее время судебное расследование по этому вопросу продолжается, американскому Вертеру угрожает несколько лет тюрьмы - за нежеланные и безответные письма. Представьте, что и Онегин мог бы подать в суд на Татьяну - ведь он, пользуясь юридическим языком, ничем не спровоцировал её любовных признаний.

        И даже узы брака не гарантируют от судебного преследования за чересчур интимное поведение с супругой. Тот же самый журнал "Плэйбой", который откровенно обсуждает формы и способы ротовых услад, недавно опубликовал отчаянное письмо одного из своих читателей, Джеймса Мосли, отбывающего пятилетний срок в тюрьме штата Джорджия по обвинению в содомии.  [1] Оказывается, во время супружеской близости он имел пылкую неосторожность прикоснуться губами к половым органам жены, за что по законам штата мог быть приговорен даже к большему сроку - до 20 лет. Жена нарочно вовлекла его в этот бурный эпизод, чтобы затем подать жалобу на запретную ласку. Дело в том, что раньше он застал её с любовником и собирался развестись, а в этом случае именно он получил бы право опеки над детьми. Теперь же, осужденный за сексуальное преступление, он даже лишен возможности с ними встречаться. И только вмешательство опытных адвокатов помогло страстному супругу и заслуженному ветерану военно-морских сил Джеймсу Мосли выйти из тюрьмы всего 19 месяцев спустя после заточения.

        Чем же объясняется такая строгость нравов в свободнейшей стране свободного мира? Легко угадывается одна из причин - пуританское наследие первых американцев, которые бывали неистощимы на дерзкие авантюры, но неукоснительно блюли себя от плотского греха. Возможно, на эту традицию наложилось еще и последующая множественность культур, которые уживались благодаря самоограничению. В самом деле, когда среди пассажиров автобуса - представители многих рас и национальностей, довольно трудно вести "кадреж", вписываясь в рамку незнакомого тебе этикета. Как, скажем, перуанская красавица воспримет ухаживанья китайского студента? Вот и остается одно: держаться в тесных, приличных, нейтральных рамках общеамериканской корректности.

        Можно назвать и много других культурно-исторических причин, но главная, мне кажется, это логика самой свободы. Если ты свободен делать всё, что тебе хочется, то и другой свободен не делать то, что хочется тебе. Полная свобода включает свободу и от самой свободы.

        Вот почему Америка пошла так далеко в утверждении прав сексуальных меньшинств. Гомосексуалисты и лесбиянки вольны исповедовать свои пристрастия без ущерба для карьеры и общественного престижа. В центре крупнейшего музейного комплекса в Вашингтоне висит афишка о предстоящей вечеринке для сотрудников-гомосексуалов, и звучит это объявление о сборе однополых парочек так же буднично, как приглашение на профсобрание. В некоторых городах однополые браки уже официально регистрируются, и тогда сыну, выросшему от прежнего брака, приходится представлять нового члена семьи как "муж моего отца" или "жена моей матери". Такова свобода обоюдного согласия, и ничто не может её ограничить.

        Но по той же самой причине свобода мгновенно становится противозаконной, едва она ущемляет свободу другой личности. Настолько едва, что это может быть только легкое прикосновение, или дерзкая улыбка, или навязчивое письмо. А поскольку любовь по сути своей опасна, отважна и непредсказуема, в ней всё или почти всё может стать преступлением. Даже ту духовную любовь, которая, по словам апостола Павла, "всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит", - и ту кротчайшую любовь нелегко удержать в границах приятного и дозволенного. Что же говорить о любви-страсти, любви-вожделении, любви исконно преступной, ибо преступающей... Не потому ли психоанализ стал общенациональной американской религией, что свобода другого дорого обходится душе? - приходится слишком многое подавлять в себе. И отводить душу на кушетке у чуткого врача, продающего тебе свободу самовыражения по три-пять долларов в минуту.

        Сердцееду и чарователю в Америке тесно везде, кроме, быть может, Нью-Йорка и Калифорнии. Недаром самый известный американский плэйбой, неутомимый Генри Миллер лучшие свои годы провел в Париже.        Разглядывая томно-доступных красавиц "Плэйбоя", что по-русски переводится как "повеса", не стоит забывать других производных того же корня: "повесить", "висельница", "висельник". Эта ассоциативная связь в Америке не сводится к словесной игре, но становится системой подзаконных актов. Да что говорить о героях Рабле или Мопассана - даже самому Петрарке, упорно строчившему любовные сонеты безмятежно-замужней Лауре, въезд в Америку не рекомендуется.

                                                                Январь 1991

----------------------------------------------------------------

 1.  "Playboy", февраль 1990, с. 44.