НЕБО В АЛМАЗАХ:
ОБ АМЕРИКАНСКОМ ТЕЛЕВИДЕНИИ

            Михаил Эпштейн


        Время среднего американца, как подсчитала статистика, делится на три примерно равные части. Треть отдается работе. Треть, как положено, сну. Еще одна треть, точнее, семь часов с какими-то минутами - телевидению.

        Точная статистика - это уже сама по себе целая философия. Волею цифр американское телевидение помещается на свое законное место - между работой и сновидением! День отдан реальности. Ночь - фантазиям и грезам. Но может ли день перейти в ночь, минуя вечер? И непонятно, как наши предки переходили от работы ко сну, минуя телевидение? Ведь оно и есть - сущность вечера, его истома, когда реальность постепенно гаснет, покрываясь волнующими видениями, но еще просвечивает сквозь них, еще прикидывается достоверной - там, по ту сторону телеэкрана. Все вечерние увлечения, придуманные людьми: балы, маскарады, винные застолья и праздники, - это, по сути, предтечи телевизионных многоканальных пробежек из мира реальности в мир иллюзии, которая чуть-чуть еще успевает выдать себя за реальность, прежде чем сквозь синеющий сумрак окончательно погрузится в сон. У телевидения воистину - свет вечерний, дурманящий, плавно вводящий нас в сновидение - словно и дальше продолжает мерцать тот же голубоватый экран, только уже под кожей век.   Телевидение примиряет две великие распавшиеся реальности: дня и ночи, яви и подсознания. Оказывается, что поверхность земного шара выстелена корой наших мозговых полушарий. Нет ужасного, рокового противоречия между внешним и внутренним. Телевизор так устроен, что на одном его конце всё иллюзия, а на другом - всё реальность.

         Это и есть великая американская мечта, которую никак не могут постичь европейцы. Для них телевидение - средство познания, или средство пропаганды, или средство развлечения. Для американцев это вообще не средство, а реальность, равноправная с физической и психической реальностями. Но еще более подлинная, чем эти две, потому что она их соединяет.  Американец неукротим в своей жажде совместить документальность и утопичность - и фокус телевидения в том, что оно позволяет эти два фокуса совместить. Реклама, которая то и дело прерывает ход любых передач, - это не чуждое вкрапление в американский экран, а его родовая мета. Каждая реклама - это мир осуществленной утопии, которая сияет зрителю всем мыслимым совершенством: каждый соус - это рай вкуса, каждый пылесос - это рай чистоты. Рай не загробный, в ином пространстве, и не рай коммунистический, в ином времени, а рай в конечной своей форме, с точными характеристиками калорий, витаминов и технических свойств изделия. И телевидение есть голубая дорога в этот мир воплощенных светов и небесных видений.

        В том-то и дело, что для Америки телевидение вовсе не техническое изобретение или новый вид искусства, оно относится к числу таких же первосущностей, как для европейской философии субъект и объект, идея и материя. Бледный субъект, завернутый в кокон своего "я" и отрешенный от мира... Суровая реальность, подчиненная объективным законам истории и неподатливая для усилий личности... Американцам все эти европейские категории малоинтересны, потому что их философия делает из субъекта и объекта, а также идеи и материи одну сплошную реальность, наглядно постигаемую. Телевидение - это и есть целостное мировоззрение, где реальность насквозь видима, а изображение более чем реально. И сама история - это цепочка кадров, герой которых попадает в историю и успешно выкручивается из нее.

        Верных почитателей статистики указанная цифра: семь часов с минутами у экрана - может насторожить. За вычетом сна и работы на все прочее остается меньше часа. Ну а как же дружба-любовь? Книги-газеты? Завтраки-ужины? Воспитание детей? Удовольствие соседской беседы и приема гостей? Неужели на все это у бедных запойных телезрителей не остается времени?

        Да ведь в том и дело, что телевидение всего этого прочего не вытесняет собой, а как бы плавно обволакивает. Оно вполне совместимо и с чаепитием, и с любовью, и, если хотите, с игрой на флейте, стоит только чуть приглушить телезвук. Оно присутствует в американском доме от прихода хозяев с работы и до отправления ко сну. Оно во всякое времяпрепровождение привносит толику другой жизни, нездешней услады, чтобы стало еще лучше, чем вообще может быть на этом свете. Телевизор - как форточка, постоянно приоткрытая в другой мир, откуда сама собой течет прохлада сада и пенье соловья.

        Ради такого всеприсутствия американское телевидение позволяет себе делать слегка отсутствующий вид. Оно не настаивает на вашем непрерывном внимании. Оно позволяет вам отвлекаться настолько, чтобы, минут через десять, поправив сбившуюся прядь или закрыв кулинарную книгу, вы с чувством полной уверенности продолжали следить за происходящим. Цельные смысловые куски в большинстве американских передач занимают, по моим любительским подсчетам, сорок-пятьдесят секунд, иногда - две-три минуты. Пропустив развитие одного куска, можно тут же попасть на начало следующего, ничего не теряя.

        Поэтому на телевидении в большом ходу передачи, которые по способу передвижения можно назвать членистоногими, например, всевозможные конкурсы и викторины, где участники на минуту сменяют друг друга, или короткие водевильные сценки с участием одного круга заведомо узнаваемых лиц. Такую передачу можно смотреть пополам с каким угодно занятием.

        Одно из принятых объяснений - то, что американцы непоседливы, как дети, и любят быстро переключаться. Да, больше всего на свете они боятся тягомотины, и многие серьезные российские фильмы, пожалуй, оттолкнули бы их своим последовательным, програмным содержанием, когда одной мысли хватает и на час, и на два экранного внушения. Американцы быстро схватывают и требуют: а что еще? а что дальше? Повторение им кажется рассчитанным на дебила, точно так же, как нам может показаться дебильным их постоянный перескок с одного на другое.

        Но суть в другом. Главная ценность американской жизни - демократия, и телевидение укрепляет и поддерживает ее всем своим техническим строем. Речь не о том, что оно пропагандирует демократию, - оно само и есть демократия. В отличие от театра и кино, которые требуют избранной публики, уединившейся в особом пространстве, телевидение приходит к каждому на дом - и остается с нами в мелочах быта, включаясь по первому требованию. Причем американское телевидение не просто формально откликается на этот запрос, но и дробной структурой своих передач всегда готово подключиться к нашему восприятию, быть с нами в любви и в дружбе, в приготовлении обедов и уроков, всегда и во всем, чтобы телеэкран не мешал, а сочувственно включался в любой интерес, как шум листвы или моря, веянье всеобъемлющей второй природы. Психологически такое телевидение состоит из сплошных зон включения, на каждом слове, в любой отрезок времени.

        И, добавим, на любом отрезке пространства. Для того и предназначены дистанционные переносные пульты, чтобы телевидение неотлучно было при нас, - удобно устраивалось с нами на тахте или толклось на кухне у плиты, заглядывало из-за плеча в популярный роман или в математический справочник.

        Вообще передача, как некая единица авторско-режиссерского замысла, вовсе не является самостоятельным предметом американского телезрелища. Как в современной архитектуре главное - не отдельное здание, а создание пространственной среды, так и американское телевидение создает среду обитания для нашего мозга, строит "голубые города" воплотившихся сновидений. Телевидение - это архитектура сознания, возводимая на зыбкой почве бессознательного. Через экран не столько получают определенный фильм, концерт или матч, сколько погружаются в мир бесконечных визуальных образов и архетипов. Зритель постоянно блуждает по множеству передач, одновременно идущих по десяткам каналов. Если добавить сюда платное, кабельное телевидение, то число каналов возрастает до сотни: информационных, спортивных, музыкальных, театральных, юмористических, детских, молодежных, религиозных, образовательных и т.д.

        Обычно зритель за несколько минут успевает пошарить по всем каналам, вкусить понемногу от каждого и выбрать передачу себе по вкусу, но его терпения хватает только на следующие несколько минут. Ведь за это время на многих каналах передачи уже обновились, как же не пройтись по ним в поисках наилучшей. И вот по-новому сложенный калейдоскоп разных программ ложится на сетчатку утомленно-ненасытного глаза.

        В итоге образуется качественно новое зрелище - гигантская телефреска. В одном помещении вас окружают как бы сто телевизоров, ведущих трансляцию по разным каналам, и вы переходите взглядом от одного к другому, сохраняя вместе с тем какое-то смутное видение и понимание целого. Телевизор своим изображением как бы стремительно обегает вокруг вас, окружая и закруживая собой.

        В России телевизор сиротливо стоит на тумбочке, одинокий, как последний глаз у идущего к слепым человека, - единственное окно и отдушина в другой, непрожитый мир. Нужно смотреть в него долго-долго, чтобы до чего-нибудь доглядеться сквозь тускнеющий зрачок - допытаться скрываемой правды. В Америке тот же ящик, как маг, выбрасывает сразу множество изображений. Впору не вглядеться, а зажмуриться. И уже не утло покачивается слабо мерцающий деревянный челнок в темной пучине комнаты - а сама комната плывет по волнам голубого эфира, окруженная со всех сторон океанически необъятной, бурливой, многопенной телевизионной средой.

        Кстати, в восьмидесятые годы в США стали проводить выставки нового вида искусства. Созерцанию предлагается система из нескольких телеэкранов, по которым одновременно текут изображения. Их взаимосвязь, налаженная многоканальным режиссером-постановщиком, и образует новое художественное целое. По сути ведь и традиционная картина воспринимается зрителем не в один обхват, а серией зрачковых перемещений, у которых свои пространственные законы, своя стереометрия восприятия. Ничего удивительного, если уже не один экран, а система экранов перенимает на себя свойства единого художественного изображения.

        Но такое же слитное изображение, хотя и непредусмотренное, возникает в сознании телезрителя, быстро переходящего с канала на канал. Он становится как бы художником-любителем нового жанра. В одном ящике заключено сто экранов, которые он попеременно вызывает перед собой. Обилие выбора переходит в новое качество: собирательность восприятия. По мере умножения программ целью мыслится уже не отбор лучшей из них, но их совмещение в растущем, непредсказуемом и внепрограммном целом.

        Многоканальным постепенно становится сам мозг, который перерабатывает одновременно информацию из десятков источников, - царственное сознание, недоступное даже Юлию Цезарю, который, как известно, успевал справляться одновременно только с тремя-четырьмя источниками. Телевидение отращивает в американце многофасеточное око, которое чем-то напоминает движимое духом колесо в библейской Книге Иезекиля: ободья его состояли из одних глаз. Только такое многоочитое видение, охватывающее всю многомерность райского пространства, способно ответить на вызов американского экрана.

        В одной из речей президента Буша встретилось выражение, которое сразу запомнилось американцам и сделалось знаменитым. "Тысяча точек света" - такой, сверкающей в многообразии, президент хотел бы видеть Америку. Но за этой возвышенной метафорой угадывается вполне обывательская реальность: ведь именно такой видит Америку каждый вечер американец - не сходя с места, на экране своего телевизора. И этот же голубой экран он видит на своем национальном флаге: в окаймлении белых и красных полос - ясный прямоугольник вечернего эфира, и на нем рассыпчатые звезды пятидесяти штатов. Словно американская мечта 18-го века предвосхитила техническое достижение 20-го и заведомо поместила голубой экран среди национальных святынь: в то символическое пространство флага, через которое и простому гражданину дано увидеть небо в алмазах. [1]

                                                                    Октябрь 1990



1. Выражение из пьесы Чехова "Дядя Ваня": "Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах... "