Михаил Эпштейн
В России путешествие - это опыт преодоления пути. Опыт страдальческий, как у Радищева, вдохновляющий, как у Гоголя, но неизменно трудный. Преодоление пространства, упорного, вязкого, бросающего под ноги рытвины, распутицу, бездорожье. Сюда же добавились за долгое подсоветское время бескормица и проезжий неуют, невозможность найти пристанище, а за краткое постсоветское - территориальные междоусобицы, подозрительность и желание отгородиться: таможенными барьерами, купонами, национальной гордостью...
А главное, путешественника терзает неуверенность: куда ему ехать, туда ли он едет, можно ли доехать вообще, как достать билет или как обойтись без билета? Путь обрывается то там, то здесь, и начинается неизвестность. В этих сбивах с пути - мука мелкой возни, ничтожного копошения, бездарного ожидания, и вместе с тем какая-то радость скитальчества, нечаянные встречи, бурные обрывистые разговоры, загадочные мелькания лиц. Техника не срабатывает, расписания не действуют, гостиницы недоступны - но именно поэтому все путешествие проходит по людям. От человека к человеку, рикошетом мимолетных дружб. Кто подбросит на машине до соседнего города. Кто надоумит, где купить билет. Кто познакомит с водителем. Кто поделится помидором или бутербродом. Кто пустит ночевать. Кто, кто, кто... взамен ускользающих "что".
Оттого дорога в России - это какое-то непрерывное везенье-невезенье, испытание судьбы, драма межчеловеческих отношений. Чувствуешь себя то изгоем, то попрошайкой, то покорителем сердец, то наглым приставалой, то таинственным рыцарем, то опустившимся бродягой, то мудрым советчиком, то... неважно кем, но всегда другим, и всегда с другими.
Оттого и транспортное средство в России самое испытанное и излюбленное - это, конечно, поезд. Коммуналка, поставленная на колеса. От коммуналки - весь плацкартный или купейный быт, с его осторожной интимностью, подглядыванием, подслушиванием, сладким вторжением в гущу соседского быта. С возможностью прожить частичку чужой жизни как свою. Квартирная коммуналка - это надолго, такой тесноты для человеческой души слишком много, почти как в казарме или тюрьме. А вот поезд - это кратковременная коммуналка, которая позволяет утолить коммунистическую потребность, не пробуждая в индивидуме зверя. В четырехспальном купейном интиме завязывается метафизическое соседство, которое щекочет тайной чужого существованья, не вызывая ни утомления, ни зависти, а только разогревая на холостых ходах общественный мотор. Сколько взглядов пересекается, сколько судеб примеривается, сколько возможных жен и мужей, задушевных друзей и пожизненных спутников проходят друг перед другом, заголяясь сценками полудомашнего быта, чтобы через день-другой скрыться за кулисы настоящей жизни.
В Америке поезд, наоборот, самый презираемый из всех видов транспорта. Он и технически устарел, а главное - психологически, потому что предполагает долгий совместный путь с другими людьми, а какой же американец захочет хоть на день поселиться в коммуналке. Оттого и запущенный вид железных дорог, которыми Америка напоминает одновременно Россию и 19-ый век - сразу узнается дух железного века, первоначальной индустриализации. Если в каком-нибудь типичном американском местечке, обихоженном и цветущем, вдруг набредешь на ржавые металлические конструкции, облезлые балки, кучи сваленных строительных материалов, - это верный признак, что рядом проходит железная дорога и скоро покажутся поросшие травой неопрятные рельсы, по которым изредка пробегают тусклые составы.
Оставив железные дороги, в основном, для коротких ежедневных поездок на работу, путешествующая Америка сосредоточилась на двух видах транспорта: автомобилях и самолетах. В них реализуются две заветные цели путешествия: уединенность - и скорость. То, что в поезде совмещалось, - многолюдность и медленность, здесь разделяется: в самолетах - многолюдность, но быстрота, в автомобилях - относительная медленность, но полная уединенность. Таким образом, исчезает главный момент, придающий прелесть и нудность российским путешествиям, - неизбежность долгого общения.
Что больше всего поражает в американских путешествиях пришельца из России? Уют общественных пунктов посадки и пересадки, на которых в России человек совершенно теряется, как в кругах ада. "Посадка" - недаром слово с карательным намеком. Но самый большой ад - это не найти своего места даже в аду и мыкаться из круга в круг, претерпевая чужие казни. Российские вокзалы и аэропорты - это капища неизвестному божеству, которое прямо питается кровью сердца, калориями тоски и страдания. Где еще люди так ненавидят своего ближнего? так убивают и прелюбодействуют в сердце своем?
В Америке, напротив, аэропорт воспринимается как рай, воздушные ворота на какое-нибудь пятое или шестое небо. Сартру принадлежит мысль, что "ад - это другие". Но рай, по контрасту, это вовсе не отсутствие других, это другие, когда их мало, когда волшебным простором ближние превращены в дальних. Я уже не помню, сколько выходов на летное поле в крупнейших московских аэропортах, но уверен, что все Шереметьево уместилось бы в десяти-двадцати залах провинциального американского аэропорта, примерно такого, как в Атланте или в Сент-Луисе, где выходов то ли семьсот, то ли девятьсот. И соответственно столько же залов ожидания, и столько же переходов между ними, и в каждом помещается мечта каждого, кто страждет о кратком одиночестве, о порядке и чистоте в собственном теле.
Домашним уютом россиян не удивить, у них бывает даже уютнее, чем у многих американцев, которые относятся к жилищу по-деловому, без того суеверного трепета и тщания, которые вкладывают в свои крохотные пристанища жители великой равнины. Ибо дома в России - именно убежища от скверны общественного пространства, маленькие церкви, где поклоняются пенатам и ларам и где даже ехидные домовые - умнее и доброжелательнее, чем властные распорядители общественных мест.
В Америке же уютно само общественное пространство - оно расположено к человеку настолько, что ему нет особой разницы, где читать газету или пить кофе: в аэропорту или у себя на кухне. Поэтому в домах есть признаки вокзала: какие-то лестницы, проходы, веранды со столиками, комнаты без дверей и мебели, коробки, фотографии, игрушки, то ли еще не собранные, то ли не разобранные... Не все так одинаково выдержано и безупречно, как в тесной московской квартирке, где освоен и приспособлен каждый сантиметр. Зато у американских вокзалов и особенно аэропортов есть признаки дома: тишина, расслабленность, возможность уединиться и никого-ничего не видеть, опереться головой на ладонь, задумчиво воображать прошедшую и будущую жизнь и даже мечтать о встречах с незнакомыми людьми.
Путешествие в России - всегда социальный, а также психологический эксперимент, поскольку через общение с незнакомыми людьми приходится и в себе обнаруживать незнакомого человека. "Голубая дымка за плечами, неизвестность, гибель впереди..." [1] В Америке есть голубая дымка, но она прозрачна, как око фотоаппарата, и не таит в себе ничего непредвиденного и гибельного. Путешествие похоже скорее на экскурсию, где заранее известно все, что будет показано: по каталогу выбираешь ту или иную картинку, и она-то впоследствии тебе и предъявляется в размер города, или музея, или заповедника. Получаешь именно то, что заказываешь, не меньше и не больше. И все механизмы работают на соблюдение этого равенства: чтобы путешествие не меняло человека, а сохраняло за ним весь привычный уют и самообладание. Конечно, можно выбрать и какой-нибудь дикий маршрут с препятствиями, но это именно заранее предусмотренный набор препятствий, так что результат получается опять-таки равным ожиданию.
Начинается все с карты, которая на удивление соответствует самим дорогам. Заблудиться трудно, если только сам не хочешь заблудиться, но и тогда легко определить свое место на карте, а значит, в стране. И несется путник по гладкой дороге с такой же обреченностью попасть всюду, куда и когда он хочет, как российский путник обречен не попасть. Очарованное странствие, которое всегда выносит не туда, вводит в неожиданные переплеты, - вот чего не хватает американскому путешествию. Оно не уводит от цели, не затормаживает сюжета, и в этом смысле похоже скорее на путеводитель знаменитой фирмы Фодор, чем на "Дон Кихота" или "Очарованного странника".
Крутишь баранку - как крутили ручку старинного телевизора, и страна сама возникает перед тобой на экране, то бишь за окном автомобиля. Кажется, что и не ты одолеваешь путь, а Америка несется и проносится мимо. Сел в машину, включил мотор - и страна помчалась тебе навстречу. Сидят в машинах тысячи таких же, как ты, путешественников и ждут, когда подкатит к ним очередное чудо природы или цивилизации. Высаживаются, обходят его - и дают дороге сигнал двигаться дальше. Если путешествие есть преодоление, то непонятно, кто же в этой стране путешествует: люди или сама страна. Гладкость путей приближает конец путешествия к его началу.
И все-таки в дороге сидит мелкий бес, который непрерывно свивает ее легкую прямоту в затейливое кружево. Это бес выбора и перебора. Даже в родном городе американцу не всегда просто совершить выбор: какой товар в каком магазине купить? в каком ресторане дешевле и вкуснее поообедать? Тем более в незнакомых краях путешественника терзают муки выбора, превращая его душу в броунову толкучку мельчайших молекул желания. За эту бессмертную душу все торговые точки ведут борьбу, называемую конкуренцией. А поскольку это честная борьба, то каждая точка в ней добивается своего крохотного преимущества, которым и оправдывается ее существование. Но в целом эти преимущества настолько уравновешивают друг друга, что бедный путешественник вдруг оказывается в положении Буриданова осла, застывшего между несколькими равноудаленными охапками сена. Легко отмахав сотни миль к очередной достопримечательности, он вдруг тычется беспомощно на подступе к ней, выбирая, съесть ли ему мексиканские бобы или китайскую рыбу, потратить несколько лишних минут в кафе или несколько лишних долларов в баре. Сумма благ почти всегда одинакова, но как определить, какое из слагаемых является наибольшим благом? Минута или доллар? Овощи или рыба? Мотель на берегу озера или гостиница в центре города?
И пусть эта процедура выбора занимает секунды - но к концу дня душа устает от множества крохотных самопреодолений. Конечно, из года в год американец совершенствует свое искусство выбора и к концу жизни мог бы достичь полного автоматизма... Если бы каждый год на рынок не выбрасывались сотни новых товаров по новым ценам, которые обессмысливают всю мудрость предыдущего опыта. Да и вообще дело не в товарах и ценах, а в точно пригнанном качестве всего, что тебя окружает, - трудно найти ту щелочку, за которую можно было бы зацепиться и отковырнуть самый выгодный кусочек. Рука скользит по гладкой мраморной стене.
Так что в Америке путешественник, выигрывая на отсутствии внешних помех, все-таки несет некоторые потери из-за внешнего изобилия. Его не терзают страхи перед неизвестностью - зато терзает иногда ужас перед собственной прихотливостью. Нерешительность изводит сильнее, чем неизвестность. В экзистенциальной философии проводится различие между страхом, который направлен на внешнюю опасность, и ужасом, который обращен вовнутрь. Например, человек, идущий по узкой тропинке над пропастью, боится сорваться и упасть, - и вместе с тем ужасается тому, что он сам может мгновенно совершить этот смертельный выбор, ведь для этого не остается других преград, кроме собственной воли.
Вот это легкое упражнение мускулов собственной воли и составляет труд путешествия. Американец всегда ходит по узкой кромке между одной привлекательной возможностью и другой столь же привлекательной. Бояться ему нечего, поскольку он все равно мало что теряет - но ведь он может чуть больше приобрести, и это зависит только от него самого. Какой лучше сувенир приобрести в Аризоне: щепотку пустыни, колючку кактуса или шапку индейца? Неразрешимый вопрос, который должен быть решен немедленно, ведь можно чего-то не успеть, куда-то не попасть. Между предметами, которые выбираешь, неизменно появляется еще один предмет - время самого выбора. Н+1, так можно изобразить алгебраически эту нарастающую муку, где Н - количество возможностей, среди которых приходится выбирать, а 1 - дополнительная возможность уклониться от выбора. Время - тоже благо, и поскольку выбор требует времени, то приходится выбирать уже между самим выбором и не-выбором. Ужас восходит на новую ступень. Волю снедает мелкий нервный тик. Когда вокруг что, и что, и что - "кто" перестает чувствовать себя собой. Оно не хочет того, что хочет.
Конечно, все это типично не столько для Америки, сколько для души. Просто в Америке у нее больше мелких тревог, потому что меньше крупных. Нужно же и в уюте найти какой-то зуд и растраву - душа не вытерпит жить без беспокойства. Путешествовать - значит отправиться на поиск иной жизни, вот и кажется, что она всё время пробегает мимо и скрывается за ближайшим поворотом. Когда ее не ищешь, она вроде вся тут, свернулась в доме и тихо тебе принадлежит; если же ищешь ее и там и сям, везде ее мало и везде она не твоя. Где-то она лучше, где-то ее больше. С каждой дорожной развилкой что-то уносится навсегда, путешествие - это счет потерь от мелькнувшего и пропавшего по сторонам дороги. На каждую встречу приходятся десятки не-встреч. Дома все возможности сужены точно до их повседневной осуществимости: что можно, то и должно. Ну оставлен маленький зазор, чтобы все-таки воля немножко поколебалась; а в путешествии этот зазор распахивается до постоянного волнения и невоплотимости.
Вот почему Америка с ее бесконечными развилками - это все-таки работа для путешественника. Не трудная, но тонкая, с крошечными деталями для сборки. Он засыпает изнуренный и почти всегда побежденный. С кем протекли его боренья? - С самим собой. С самим собой.
Апрель 1992