ОТ ПРАВДЫ К ИСТИНЕ

        Было в русском языке замечательное слово "правда", которому радетели за русский народ не могли нарадоваться. Вот что писал известнейший народолюбец Н. К. Михайловский: "Всякий раз, когда мне приходит в голову слово "правда", я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой... Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда - в этом огромном смысле слова - всегда составляла цель моих исканий... " [1]

        Наблюдение Михайловского оказалось пророческим - к сожалению, ибо смесь истины и справедливости в оболочке одного слова вышла гремучей и чести России не послужила. Слишком легко под покровом "правды" истина подменялась справедливостью, а справедливость - истиной, результатом чего становились ложь и насилие. В поисках справедливости "могильщиков буржуазии" учили управлять государством, а государственных мужей отправляли копать собственные могилы. В поисках истины приставили к каждому гражданину доносчика, а каждого доносчика объявили истинным гражданином, чтобы ни один оттенок истины не ускользал от всевидящего государства.

        И все это была правда... Когда говорилось "наша рабочая правда" или "правда нашей борьбы", то никак нельзя было понять, о чем идет речь. Склеенное слово-муляж, "правда", ничего не говорило уму, а только завораживало своей всецелой, округлой правотой. Так и останется это слово в нашей истории - заглавием лжи и страха, "Правдой", пусть и с большой буквы, а все-таки в кавычках, как поддельное: дескать, "Правда", а какая же это правда, да и где она? То самое великое "целое", где истина и справедливость сливались воедино, оказалось не чем иным, как тоталитарным соблазном.

        И теперь, после десятилетий подмены, едва ли не труднейшая задача - тщательно разделить истину и справедливость, найти для каждой свое место и основание. Для истины - в точной и полной информации, для справедливости - в демократическом общественном строе. Важно понять, что истина не подчиняется законам справедливости, не раздается по заслугам, не выравнивается по потребностям, и даже не выражает ничьих благих намерений и пожеланий.

        Известно, что советский строй держал своих граждан на голодном информационном пайке, выдавая им только те новости, которые прибавляли зверского аппетита государству. Оттого гласность и была воспринята как чудо почти библейское: жезл вождя ударил о скалу, откуда вдруг забил поток информационного изобилия.

        И вот теперь, на очередном году гласности и даже уже свободы слова, вдруг замечаешь, что информация опять стала сжиматься в узкое русло и несет поток новостей в одну сторону, имя которой - гибель, конец, одичание, на этот раз уже без вождя и надежды на выход из пустыни.

        Современная российская пресса производит сильное впечатление на ранимого читателя. Думаю, что во всем мире сейчас нет такой взволнованной прессы: раздирающей на себе газетные одежды и воплем отчаяния, мистическим шепотом и сардоническим смехом рвущейся к читательскому слуху, и так уже оглушенному гласностью. Кажется, что и не газета перед тобой, а переписанная на новый лад ветхозаветная книга, где народ Израилев стонет и содрогается от чудовищных бед: и земля перестала родить, и вода стала горькой, и матери выбрасывают плоды из чрева, и поля в коросте, и небо в багровом зареве... Оттого, что новый Израиль блудил с иными богами и приносил жертвы кровавым идолам, он теперь простирается ниц и молит Бога юности своей отвратить карающую десницу и в последний раз явить милосердие.

        Вот этот библейский вопль и раздирание одежд и есть наша сегодняшняя пресса. Оттого и не остается у читателя души на книги и журналы. Из серых однодневных листков он сполна получает то эмоциональное потрясение, за которым раньше обращался к увесистым томам. Жизнь раньше шла на годы и десятилетия, а теперь побежала на дни и часы, и вихрение отпадающих газетных полос, точно искр из-под точильного колеса, верно отмеряет ее взбесившийся темп.

        Так было и в той революции, только газеты брали наглостью тона, бравурным звучанием, хлесткостью наотмашь, а теперь все больше хлюпаньем навзрыд. Информация опять оказалась затерянной во всхлипах отчаяния и вскриках пророчества.

        Странное впечатление! Читаешь одну статью - талантливо! Вторую - расцеловал бы автора, умница! Третью - но ведь это все о том же! Четвертую - я это уже читал! Все статьи пишутся об одном. И ведь не режутся цензурой под одну гребенку, а бьют в одну точку просто потому, что душа у всех болит об одном и ни на что другое отвлечься не в силах.

        Западная пресса, если только это не оголтелый какой-нибудь идейный орган (левый, правый, "зеленый"), крайне мозаична. Рассыпаны информационные пятна: там - авиакатастрофа во Франции, здесь - нью-йоркским школьникам раздают презервативы, там японцы о чем-то договорились с корейцами, здесь солидная фирма объявляет о своем банкротстве. Никакой цельный узор не вырисовывается из этих разбросанных пятен. Новости обрывисты, не льнут и не липнут друг к другу, не проводят никакой тенденции, которая заряжала бы их эмоциональным током и разряжала бы шоком в сознании читателя. Прочитаешь газету - и как будто куль муки рассыпался в голове, такая сухая информационная пыль, из которой нельзя выпечь душегреющей байки-сдобы.

        Теперешние российские газеты читаются именно как повествования с единым сюжетом, пусть и со множеством зигзагов-отступлений, но таких, которые усиливают интригу и втягивают в тайный всепроникающий подтекст.

        ...Вот тут о пустых мясных прилавках в былой столице полумира, сбоку о воспрянувшей гордости некогда покоренного и перебитого заволжского народа, а на соседней странице о любителе женской свежатинки с азиатской фамилией, который из трупов своих любвеобильных жертв наловчился готовить пельмени.

        ...Вот сообщение о бывшем президенте, которого в последние дни чуть ли не силой выпихивали из кремлевского кабинета, а вот исповедь бывшего раба, которого уволокли из-под Питера в чеченскую глубинку и там пять лет продержали под ошейником и с клеймом, как в учебнике из античной истории.

        ...Вот чучело известного поэта сжигают его разъяренные идейные противники, а вот солнечные растущие протуберанцы, по известной теории, грозят скорыми вспышками общественного безумия на нашей зависимой планете.

        ...Вот зоопарк, где за нехваткой снабжения голодных зверей приходится по сердоболию подкармливать другими, менее ценными зверями, а вот похвальный очерк об Оруэлле, описавшем "ферму животных" как общество всеобщего равноправия, где одни граждане все-таки равнее других.

        Очень не хочется выдергивать грубые намеки из ажурной ткани невольных ассоциаций, которая вьется из номера в номер, так что ум читателя гудит от метафорических подобий и сюжетных перекличек. Пересказывать нынешние газеты, сводить их к голым фактам или идеям, - все равно что распускать роскошное кружево в прямую нить. Я далек от подозрения, что это какой-нибудь ехидный редакционный гений так подбирает материалы, что они друг с другом играют, словно хроникальные главы из "Красного колеса". Нет, и солженицынского таланта не хватило бы на то, чтобы синхронно всем нынешним событиям их пересказывать, да еще сплетать из них такой витиеватый узор, проводя по всей периодике ощущение сверхточного умысла. Будто это и не отчет о фактах, а многолистное произведение "под документ", в жанре газетной подшивки. Кто же его так редактирует, что сухая пыль информации сама слепливается в форму полухудожественную, в туго закрученный историко-авантюрный сюжет?

        А может быть, это и не заслуга и не вина газет, что при всем стремлении к правдивой информации впечатление от нее получается какое-то придуманное, как от нарочитого сгущения фактов в символ? Быть может, это сама наша жизнь отказывается давать информацию о себе, в том смысле, в каком дает о себе информацию западная действительность? На Западе факт и есть факт, он сам за себя и говорит, он не кивает головой на другой факт, не вступает с ним в художественные отношения. То, что делается в медицинской лаборатории штата Мичиган, не связано с уголовным процессом в штате Флорида и с налоговыми прениями в Конгрессе: все факты широко разбросаны по эмпирической действительности и раскладываются по отдельным полкам в сознании читателя, как и сама газета обычно состоит из нескольких газет, занятых разными рубриками: медицина в одной, искусство в другой, а политика в третьей.

        Но в России все факты связаны круговой порукой, символическим соответствием, отчего невозможно дать газетную информацию о них, которая не была бы еще и художественной композицией.  Эту удивительную особенность советской жизни, развернутой как цельное художественное произведение, с тонким вкусом знатока отметил еще Юрий Олеша в своей речи 1936 года (впрочем, о вкусах тогда не спорили): "У нас, товарищи, весь рисунок общественной жизни чрезвычайно сцеплен. У нас нет в жизни и деятельности государства самостоятельно растущих и движущихся линий. Все части рисунка сцеплены, зависят друг от друга и подчинены одной линии".

Даже деятельность партии для Ю. Олеши - прежде всего художественный феномен, что напоминает мечту Вагнера, Ницше и русских символистов, включая Блока, о человеке-артисте, о будущем обществе как произведении искусства. "Если я в чем-либо не соглашусь с партией, то вся картина жизни должна для меня потускнеть, потому что все части, все детали этой картины связаны, возникают одна из другой..." Всеобъемлющая правда этой картины такова, что превосходит ограниченность фактической и даже узко художественной правды. Джойс, например, написал в "Улиссе", что "сыр - это труп молока", по поводу чего Олеша замечает недостаточность и ущербность такой правды, которая есть только правильность, не больше того. "Сыр - это труп молока. Хорошо это сказано? Хорошо. Это сказано правильно, но мы не хотим такой правильности. Мы хотим не натурализма, не формальных ухищрений, а художественной, диалектической правды, а с точки зрения этой правды молоко никогда не может быть трупом, оно течет из груди матери в уста ребенка, и поэтому оно бессмертно. (Продолжительные аплодисменты)."
[2]

"Мы не хотим такой правильности". Искусство должно правильно отражать действительность, а действительность - правильно отражать то, что мы от нее хотим. Собственно, редактором, наводящим лоск полуправды на газетные страницы, является сама действительность. На протяжении семи десятилетий, а то и гораздо дольше, она редактировалась так беспощадно, так пригонялась к задачам идейности, обобщенности, воспитательности, что стала неким показательным макетом действительности, цельной моделью самой себя.

        И теперь, когда макет разваливается, это происходит по тем же стыкам и швам, по которым он и собирался, только нравоучение идет в обратную сторону, вызывая не восторг, а ужас. "Мы рушимся по правилам деленья", - подытожил поэт Александр Еременко. Осколки тоталитарного строя невольно воспроизводят уже потусторонние очертания того целого, которое некогда их скрепляло.

        Величественный горский вождь в Кремле и пламенная дружба верных ему народов были так же символически связаны на страницах советских газет, как теперь, уже в газетах постоветских, поневоле связываются образы выпихнутого кремлевского вождя и клейменного русского в рабстве у горцев.

        И если советские люди десятилетиями убивали своих соотечественников ради мечты о будущем изобилии, - то как не связать пустых мясных рядов с удачливой самодеятельностью людоеда Джумагалиева, который так и не дождался всеобщего изобилия и принялся пожирать собственноручно заготовленные трупы, вместо того, чтобы с идейным великодушием зарывать их в безымянные могилы?

        Вся система, даже в момент ее распада, остается вдохновенно-символической и работает на создание романа из газеты.

        Вот недавно всю Америку обошла история "милуокского маньяка", который оказался даже прожорливее своего советского коллеги, насытившись любовью, а затем и съев пятнадцать мужчин. Но никакому американскому журналисту не приходит в голову острОта типа "продовольственная программа Джеффри Дамера". Потому что каннибализм в Америке - одно, а мясо-молочное хозяйство - совсем другое. Они никак не пересекаются даже на уровне непроизвольных ассоциаций, между ними не образуется парадокса, не звучит шутка и смех.

         В советской цивилизации все явления намекают друг на друга, как в притче или анекдоте. Жизнь перенасыщена смыслом. И если космонавт Сергей Крикалев уже девять месяцев не может вернуться с орбиты, потому что дружественные республики никак не решат, кому разориться на его теплый патриотический прием, то это не просто факт, а символ всей цивилизации, которая улетела в далекое светлое будущее и теперь никак не может приземлиться. Чеховский Фирс, забытый господами за дележом России-вишневого сада и оставленный умирать в заколоченной усадьбе, - и тот не столь грандиозно художествен, как этот космический посланец исчезнувшей державы, которому просто некуда вернуться со своей всемирной орбиты.

        Воображение одним ударом меняет лицо вселенной, - заметил как-то французский писатель Луи Арагон, объединивший в своем лице сюр- и соцреалиста. Социалистическая вселенная, созданная одним ударом воображения, тем же самым ударом и распадается, превращаясь в сюрреалистическую вселенную. Из образа она создана и в образ окончательно уходит, как актер уходит со сцены - скрывась за кулисами, но не снимая грима.

                                                                        Январь 1992

2. Цит. по статье "Стиль великой державы...", "Огонек", # 31, 27 июля-3 августа 1991, сс. 23, 24.