Михаил Эпштейн
Mы сопоставим две идеи, которые одновременно и независимо были высказаны основоположником психоанализа Зигмундом Фрейдом и основоположником формального метода Виктором Шкловским. Эти идеи, призванные объяснить психологическое и эстетическое воздействие литературы, оказались очень плодотворными и влиятельными в соответствующих дисциплинах. Это фрейдовская теория жуткого и концепция остранения у Шкловского.
1.
В ряду отрицательных эмоциональных и эстетических состояний: безобразное, низменное, пошлое, страшное - жуткое занимает особое место. Жуткое не просто страшит, но каким-то образом затягивает в глубину страха, содержит в себе что-то манящее, влекущее. Самое обычное, примелькавшееся вдруг приоткрывает свою грозную, гибельную сторону. В основе жуткого лежит эмоциональная трансмутация, какое-то внезапный сдвиг: доверие вдруг оборачивается страхом, спокойствие и уверенность - тревогой и смятением. Ощущение жути часто создается отсутствием прямой угрозы - темнотой, тишиной, белизной снежного покрова, когда остаешься как бы наедине с собой, со своим собственным страхом. Жуткое говорит с нами из нашей собственной глубины. Приведу несколько литературных примеров:
Нам всем было жутко в темноте; мы жались один к другому и ничего не говорили.По разъяснению З. Фрейда, "жуткое - это та разновидность пугающего, которое имеет начало в давно известном, в издавна привычном". [1] Прослеживая развитие понятия "жуткого" ("unheimlich") в немецком языке, Фрейд показывает, что оно не только представляет собой антоним понятию "домашнего", "уютного" ("heimlich"), но и сливается с ним по смыслу. "Итак, "heimlich" - это слово, развертывающее свое значение в амбивалентных направлениях, вплоть до совпадения со своей противоположностью "unheimlich"". (Фрейд, 268) Амбивалентность заключена в значении "скрытое, потаенное, таинственное", которое выступает как синоним "домашнего, своего, сокрытого от чужих", но приобретает и противоположный оттенок - "непостижимое, чуждое, страшное". По определению философа Ф. В. Й. Шеллинга, на которого ссылается Фрейд, "жутким называют все то, что должно было оставаться тайным, скрытым и вышло наружу". (Фрейд, 267). Эволюция значения такова: домашнее ("heimlich") - скрытое от чужих - скрытое от самого себя - явленное уже как нечто чуждое,. неродное ("unheimlich").Л. Толстой. Детство
Там, где обыкновенно с несмолкаемым грохотом день и ночь работал исполинский завод, была необычная, жуткая тишина.
А. Куприн. Молох.
Сумерки, угрюмый лес, густой туман и главным образом эта мертвящая тишина создавали картину невыразимо жуткую и тоскливую.
В. Арсеньев. Дерсу Узала
Еще спутан и свеж первопуток,
Еще чуток и жуток, как весть,
В неземной новизне этих суток,
Революция, вся ты, как есть.Б. Пастернак. 1905 год
Буквально "unheimlich" можно передать выражением "не по себе": именно такое ощущение чуждости самому себе и вызывается жутким. "Мороз проходит по коже", "волосы встают дыбом" - даже наша телесность как будто отчуждается от себя. Интересно, что выражение "по себе", как антоним "не по себе", отдельно не употребляется: нельзя сказать "мне было по себе". "По себе" становится ощутимым лишь в момент его отнятия, под знаком отрицания, когда наше "я" "очуждается", а значит и "ожутчается". Жуткое - это и есть "непосебейное" ("unheimlich"): то, в чем свое, привычное, глубоко запрятанное, "вытесненное" из сознания вдруг возвращается неузнаваемым, преображенным и в чем мы одновременно не можем не признать оттесненную часть себя.
"...Словоупотребление превратило слово "скрытое" в свою противоположность "жуткое", ибо это жуткое в самом деле не является чем-то новым или посторонним, а чем-то издревле привычным для душевной жизни, что было отчуждено от нее только в результате процесса вытеснения". (Фрейд, 275)В том же 1919 г., когда З. Фрейд написал свое исследование 'Жуткое", появляется работа В. Шкловскогом "Искусство как прием", ставшая манифестом русской формальной школы в литературоведении. [2] Шкловский вводит понятие "остранение", т.е. превращения вещей из привычных в странные, что и составляет, по его мысли, основной закон искусства. Причем Шкловский даже прибегает, ссылаясь на Л. Толстого и независимо от Фрейда, к понятию бессознательного. Действия, становясь привычными, погружаются в бессознательное, и задача искусства состоит в том, чтобы извлечь их оттуда, заново предъявить нашему сознанию, но уже в качестве неузнаваемых, странных, на которых наше восприятие может долго задерживаться:
Если мы станем разбираться в общих законах восприятия, то увидим, что, становясь привычными, действия делаются автоматическими. Так, уходят, например, в среду бессознательно-автоматического все наши навыки.... И вот для того, чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, для того, чтобы делать камень каменным, существует то, что называется искусством. ...Приемом искусства является прием "остранения" вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен... [3]На своем формальном языке Шкловский говорит о том же, о чем и Фрейд - на языке психоанализа: о том, как привычное и знакомое становится непривычным, порождая странность и жуткость. Фрейд ссылается как на предшественника своей теории на Ф. В. Й. Шеллинга, а Шкловский - на Л. Н. Толстого, который записывает в своем дневнике, как он убирался в своей комнате и, поскольку делал это бессознательно, то этого как бы и вообще не было.
Я обтирал в комнате и, обходя кругом, подишел к дивану и не мог вспомнить, обтирал ли я его или нет. так как движения эти привычны и бессознательны, я не мог и чувствовал, что это уже невозможно вспомнить... Так что, если я обтирал и забыл это, т.е. действовал бессознательно, то это все равно, как не было.... ...Если целая сложная жизнь многих происходит бессознательно, то эта жизнь как бы не была.Знаменательно, что именно самое типичное выражение домашней ("heimlich") жизни - обтирка своей комнаты, дивана, создание "уюта" - приводится Толстым как пример бессознательного, которое съедает жизнь, делает ее несуществующей. И выведение этого бессознательного в сознание, превращение привычного в странное и составляет назначение искусства, - так Шкловский трактует Толстого.
Л. Н. Толстой, запись из дневника 29 февраля 1897 г. (правильно - 1 марта; цит. по Шкловский, 12).
Фрейд открывает более активный механизм погружения в бессознательное: не забывание, а вытеснение. Соответственно и обратный прорыв вытесненных образов действует не просто как странное, но как жуткое, поскольку сознание противится этому. "...Жуткое - это скрытое, привычное, претерпевшее вытеснение и вновь из него возвернувшееся..." (Фрейд, 277). "...Жуткое, возникшее из вытесненных инфантильных комплексов, из комплекса кастрации, мечты о материнском теле и т.д." (Фрейд, 279). Странное возвращается из забвения, обусловленного не механизмами подавления, а механизмами привыкания, силой повтора, примелькавшейся обыденности. Жуткое - это более интенсивная степень странного, как вытеснение - более активный механизм, чем просто забывание. У Фрейда эти полюса "уютного - жуткого" (heimlich - unheimlich) предстают более разорванными, а потому и сопряжение их более взрывчатым, амбивалентным, чем полюса "привычного - странного" в интерпретации Шкловского. Но это различие в степени, в интенсивности, тогда как структурно "странное" и "жуткое" изоморфны друг другу. Можно только поражаться тому, что независимо друг от друга два исследователя, психоаналитик и литературовед, пришли к столь сходным теориям, оказавшим сильное воздействие на их дисциплины. [4]
Показательно, что и первый пример остранения, также взятый Шкловским у Л. Толстого, связан с нагнетанием таких чувств, как страх, отвращение, ужас.
В статье "Стыдно" Л. Н. Толстой так остраняет понятие сечения: "людей, нарушивших законы, оголять, валить на пол и бить прутьями по заднице", через несколько строк: "стегать по оголенным ягодицам". К этому месту есть примечание: "и почему, именно этот глупый, дикий способ причинения боли, а не какой-нибудь другой: колоть иголками плечо или другое какое-либо место тела, сжимать в тиски руки или ноги, или еще что-нибудь подобное". Я извиняюсь за тяжелый пример, но он типичен, как способ Толстого добираться до совестиДействительно, Толстой часто подбирает такие слова, чтобы сделать называемое не просто странным, но страшным. Собственно, страшное выступает здесь как способ усиления странности, усиления воздействия на читателя. Действия, которые представляются простыми и привычными, если называть их "наказывают, секут", не только остраняются, но острашаются, если увидеть их как бы впервые и передать в соответствующих подробностях: "оголять, валить на пол" и т.д.. Таким образом, первый же пример остранения у Шкловского демонстрирует, насколько он близок тому, что у Фрейда выступает как "жуткое", тем более что и Фрейд видит в искусстве преимущественный способ выявления жуткого.
(Шкловский, 14).
...Поэт способен увеличить и умножить жуткое, далеко выходя за пределы меры, возможной в переживании, допуская совершение таких событий, которые или вообще не наблюдаются в действительности, или наблюдаются очень редко. (Фрейд, 280)Разумеется, нельзя не заметить и глубокого различия. Среди примеров жуткого, приводимых Фрейдом, есть и такие:
2.
Оторванные члены, отрубленная голова, отделенная от плеча рука, как в сказках Хауфа, ноги, танцующие сами по себе, как в упомянутой книге А. Шеффера, содержат в себе что-то чрезвычайно жуткое, особенно если им, как в последнем примере, еще придается самостоятельная деятельность (Фрейд, 276-7).Если у Толстого - физически страшное и морально отталкивающее, то в примерах, приводимых Фрейдом, жуткое выступает в формах сверхъестественного. То, что принадлежит человеческому телу, начинает жить самостоятельной жизнью, тут отчуждение действует как ожутчение. По Фрейду, "эта жуть происходит из сближения с комплексом кастрации" (Фрейд, 277), которая и представляет собой самый наглядный пример "своего, ставшего чужим". Жуткое - это чуждое, не только взятое из своего, но обладающее сверхъестественной способностью независимой жизни. Tакова большая часть примеров в работе З. Фрейда: от "Поликратова перстня" Ф. Шиллера, где любые пожелания героя немедленно исполняются, как бы отчуждаются от него и преподносятся извне, как подарок судьбы, - до "Песочного человека" Э. Т. А. Гофмана, где жуткий Песочный человек похищaет глаза у студента Натанаэля, - мотив, который опять-таки связывается Фрейдом с комплексом кастрации ("боязнь за глаза, страх перед слепотой достаточно часто является заменой страха кастрации", Фрейд, с. 270). Если следовать фрейдовскому пониманию жуткого, то его нужно искать скорее у Н. Гоголя, чем у Л. Толстого, - в таких повестях, как "Страшная месть", "Вий", "Портрет"... Старик-ростовщик, вылезающий из рамы портрета; старуха, которая оседлывает молодого бурсака и скачет на нем верхом; исполинский мертвец, который хочет подняться из-под земли и трясет и Карпаты, и Турцию... Жуткое несет в себе оттенок противоестественного или сверхъестественного, что связано с фантазией, галлюцинацией, возвращением образов, вытесненных в подсознание и претерпевших как бы двойную метаморфозу.
С другой стороны, странность не обязательно переходит в жуткое. Остранение может производить смеховой, комический, саркастический эффект, как, например, в той сцене "Войны и мира", где Наташа Ростова свежими глазами воспринимает оперу и ее условности: "Был какой-то чорт, который пел, махая руками до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда". Здесь странное предстает в форме нелепого, глупого, пошлого и ложного, но никак не жуткого. В. Шкловский приводит также много примеров "фривольного" остранения, таких как изображение половых частей в виде замка и ключа, кольца и свайки (в русском фольклоре), песта и ступки, дьявола и преисподней (в "Декамероне" Боккаччо), - здесь достигается эффект либо эротического усиления, либо юмористического снижения.
Странное и жуткое расходятся в противоположные стороны эмоционально-экспрессивного спектра искусства: от нелепо-забавного до сверхъестественно-страшного, от эротически соблазнительного до мистически грозного... Вероятно, это обусловлено разной динамикой психического в случае забывания привычного и вытеснения запретного; соответственно первое возвращается в виде странного, второго в виде жуткого. Для остранения нужно воспринимать мир чистыми глазами, видеть его "впервые", непредвзято, войти как бы гостем в собственный дом. Для восприятия жуткого нужно столкнуться с явлением запретного: оно прячется не просто в доме, а в подполье бессознательного, откуда врывается в дом, взламывая засов, как беглый каторжник. ОжутчЕние - это высшая стадия отчуждения, когда оно раздвигается в две противоположные стороны, амбивалентно обнаруживая и родственность, и враждебность мне. Странное приходит в образе наивного гостя, жуткое - в образе убийцы, похитителя, растлителя. Кстати, русское слово "жуть" более прямо, чем немецкое "unheimlich", передает именно эту сторону "жуткого". По предположению Макса Фасмера, "жуть" происходит от диалектного (тульского) "жуда", ужас, бедствие (откуда "жудкий", "жудь"), которое восходит к индоевропейскому "gheud-" и родственно англосаксонским gietan, убивать, agietan, растратить, разорить, литовским zavinti, губить, zudyti, умерщвляю, zuti, гибнуть, латышскому zudu, zust исчезать, т.е. на первый план выдвигается семантика гибели, умерщвления, разорения. [5]
Динамика жуткого - более напряженная и драматическая, чем динамика странного. Но, расходясь в разные стороны психологического спектра, остранение и ожутчЕние сходятся в его середине, там, где привычное выворачивается и обнаруживает свою изнанку, свое подполье, свое иное - там, где домашнее распахивает свои двери перед вторжением гостя или захватчика. Между ними - градация переходов: странное - непривычное - удивляющее - подозрительное - настораживающее - пугающее - страшное - ужасное - жуткое.
Таким образом, прием остранения имеет свои степени интенсивности. В частности, можно предложить термин "острашение" - это гипербола остранения, художественный прием, который выводит восприятие вещи из автоматизма и побуждает сосредоточить на ней внимание, поскольку она пугает, представляет угрозу. [6] Исчерпав прочие средства остранения, притупив чувствительность к странному, искусство переходит в более сильные регистры, все охотнее позиционируя себя как страшное и жуткое. Современная массовая культура стремится "ожутить" явления, чтобы эмоционально взбодрить психику, уже притупленную постоянным возбуждающим воздействием средств массoвой информации. Жуткое - это экстаз и апофеоз чуждого, когда оно, с одной стороны, выступает как метаморфоза чего-то своего, знакомого, домашнего, а с другой стороны, как угроза моему существованию, как вытесненно-возвращенное, подавленно-непобедимое, мстящее и роковое. (Рок всегда предполагает повтор и возврат, это неотъемлемость того, от чего мы пытаемся отделаться, неизбежность того, от чего мы пытаемся бежать). Эстетика жути - это эстетика шока, своеобразный шоко-лад, когда лад достигается шоком, когда клин выбивают клином, когда удар по психике возвращает уже потрясенную психику в состояние тревожного равновесия.
3.
Переход от "остранения" Шкловского или "очуждения" Брехта к острашению-ожутчению по Фрейду характерен для постсоветской литературы, где можно найти множество самых типичных и тривиальных иллюстраций к фрейдовской теории. "Вместо тени от своих пальцев он увидел черные когти - сверхъестественно черные, ибо тень никогда не бывает так черна," [7] - эта фраза из Юрия Мамлеева представляет собой прямо-таки образцовую формулу жуткого как извращенно-превращенного своего. Сходный мотив отрубленной или отсыхающей руки используется Людмилой Петрушевской, в рассказах "Новый район" и "Рука", вошедших в ее цикл "Песни восточных славян", построенный как сборник городского фольклора. В одном из рассказов Владимира Маканина из цикла "Сюр в Пролетарском районе" описывается борьба героя с Рукой, ее мясистыми пальцами, каждый размером с человеческий рост. Рука подкарауливает его в самых неожиданных уголках и наконец добивается своего - душит невезучего парня. Быть может, вся страна пережила в последние годы это "возвращение вытесненного", увидела вдруг свою "сверхъестественно черную" тень, отчего жуткое и становится чуть ли не главной категорией постсоветской эстетики. [8]
Не только искусство, но и сфера идеологии, пропаганды, публицистики и того, что сейчас называют "пиаром" (PR, public relations, - это понятие, кстати, ввел племянник Зигмунда Фрейда, Эдвард Бернейс), тоже могут задействовать приемы остранения и ожутчения. Между прочим, не совсем ясно, почему Шкловский настаивает на том, что прием остранения специфичен именно для искусства: первый же приводимый им пример остранения (про "оголенные ягодицы") взят из толстовской публицистики, из статьи "Стыдно".
На рубеже веков в России все больше распространяется черный пиар, который прибегает к образам страшного и жуткого, чтобы представить конкурента или оппонента в образе сверхъестественного злодея или противоестественного урода. Эта "демонизация" врага вырастает в целую систему "инфернальной сатиры" и "мистического гротеска".
Вот как характеризуется черный пиар на заглавной странице одноименного сайта:
Мы живем в мире Чёрного PR-а. Он повсюду - на телеэкранах, в газетах, за окном. Вся реклама - это один сплошной иссиня-черный ПиАр, обволакивающая чернота которого может затмить мир в самые светлые моменты его жизни.В черном пиаре господствуют мотивы злобы, вины, преступления, отчаяния, извращения, порока, нравственного падения, психической болезни, безумия, паранойи - перечень тех самых мотивов, которые образуют кинематографический жанр "film noir", "фильм нуар" (буквально - "черный фильм", "киночернуха"). [10] Созвучия и смысла ради можно было бы именовать этот стиль публичных отношений-поношений "пиар нуар". Передовицы ультранационалистической газеты "Завтра", изображающие Ельцина, либералов, демократов, западников, евреев, интеллектуалов кровавыми демонами, терзающими душу и плоть русского народа, могут служить образчиками этого стиля пиар нуар.Сказки о страшных людях, которые зомбируют бедных обывателей в дни выборов, ничто по сравнению с правдой о том, что происходит в тот момент, когда несчастный семьянин с бутербродом в руках сидит и пялится в ящик или читает газету. Самый чёрный, самый грязный PR делают люди с безупречной репутацией и в ослепительно белых перчатках.... [9]
...Kрематорий, в котором сгорает Россия. И в этом жутком зареве танцуют страшные уроды. Павианы и бабуины правительства. Большие и мелкие бесы политических движений и партий. Лысые мэры и гангстеры. Граждане трех государств. И среди них -Пиар нуар не просто обличает и клеймит конкурента и оппонента, но вступает в область жуткого, как ее охарактеризовал З. Фрейд, - похищает у нас глаза и заставляет их вылезать из орбит. Пиар нуар наделяет соперника такими свойствами, в которых читатель не может не опознать - с ужасом и содроганием - украденную часть себя, реализацию собственных самых темных и запретных комплексов. "...Жуткое, возникшее из вытесненных инфантильных комплексов, из комплекса кастрации, мечты о материнском теле и т.д." (Фрейд, 279). Эта характеристика целиком относится к вышеприведенным выдержкам: мечта о материнском теле родины и страх импотенции, страх кастрации перед теми, кто якобы уже успел ею овладеть.
неистовый рыжий черт в парике из медной проволоки и в галстуке из человеческой кожи."Черная месса Бориса Ельцина", 12 марта 1996
Господа из еврейского конгресса..., русский апокалипсис, в который вы нас затащили, превратит вас в смрадный дым, и черти со свастиками, которые станут рыться в горячем пепле, распознают ваши скелеты по бриллиантовым запонкам и золотым коронкам.
Передовая 26 ноября 1996
Ужас пришел в русские семьи, ужас с лицом Черномырдина. Заглядывает в черные окна нетопленых домов. Склоняется к колыбелям некормленых детей. Нависает, как бред, над больничными койками ветеранов. Смотрит глазами тухлой камбалы с пустых магазинных прилавков. Высовывает из
банкоматов распухший лиловый язык...Передовая 8 сентября 1998
2002-2003
2. Впервые напечатана в книге Поэтика. Сб. по теории поэтического языка. Пг., 1919, сс. 101-114.
3. Виктор Шкловский. Искусство как прием, в его кн. О теории прозы. М., Федерация, 1929, 11-12, 13. Далее все цитаты из Шкловского приводятся по этому изданию.
4. Это сходство подтверждается историей термина "остранение" в немецком языке. Бертольт Брехт, левый драматург и теоретик, находившийся под влиянием русской формальной школы, перевел его на немецкий как "Verfremdung" или "Verfremdungeffekt", от "fremd", "чужой, чуждый, иностранный, заграничный", что выступает как почти полный синоним слову "unheimlich" в его прямом значении ("недомашний, чуждый"). Любопытно, что свою очередь этот брехтовский термин был переведен на русский не как "остранение", а как "очуждение" (в отличие от "отчуждения" как термина гегелевской и марксистской философии): либо по незнанию его русского источника, либо для того, чтобы отвести от марксиста Брехта всякое подозрение в связях с формальной школой.
5. Макс Фасмер. Этимологический словарь русского языка в 4 тт., пер. с немец. О. Н. Трубачева, под ред. Б.А.Ларина. М., Прогресс, 1986-1987, т. 2, с. 63.
6. В английском языке жуткое - это "uncanny", образованное, как и немецкое "unheimlich", посредством отрицательной частицы "un" от "canny" (прилагательное от "can", мочь) - "благоразумный, осторожный, умелый, практичный, уютный, приятный". Можно предложить на английском такую игру понятий, которая соответствовала бы русской паре "остранение - острашение": "uncanonization" (деканонизация, нарушение привычного канона) - "uncannization" (превращение в страшное, жуткое).
7. Юрий Мамлеев. Утопи мою голову. Рассказы. М., Объединение "Всесоюзный молодежный книжный центр", 1990, сс. 180, 186.
8. Подробнее о жутком в постсоветской литературе см. Михаил Эпштейн. В черной-черной стране..., в его кн. На границах культур: Российское - американское - советское. Нью-Йорк, Слово/Word, 1995, сс. 295-299.
9. Сайт "Черный Пиар". http://black.pr-online.ru/
10. Первыми классическими образцами этого жанра считаются такие
фильмы, как "Мальтийский сокол" Джона Хастона (1941), " Гражданин Кэйн"
Орсона Уэллса (1941), "Алая улица" Фрица Лэнга (1945), "Сила зла"
Абрама Полонски (1948). Типические персонажи film noir
- бандиты, гангстеры, убийцы, детективы, частные сыщики, полицейские,
ветераны войны, государственные чиновники, агенты разведки, воры и мелкие
уголовники. По характеру - прожженные циники, наглецы,
головорезы, крутые, беспощадные, отчаянные, мстительные, одинокие,
изломанные, страдающие маниями, фобиями и всевозможными комплексами.