ВИДЕОКРАТИЯ
"О чем там говорят? Что теперь обсуждают?" - вопрос, который я задаю каждому приезжему из России. Уж если в период застоя Россия бурлила "тихими" разговорами, то что же теперь, под грохочущим водопадом исторических событий? Но отвечают, как правило, скучно и досадливо: "А ни о чем не говорят. Смотрят телевизоры".
Не будем, однако, досадовать: может быть, за массой событий, интересных для обсуждения, мимо нас прошло главное событие: утрата интереса к самим обсуждениям. Теперь предпочитают молчаливое общение с голубооким божеством, поставленным на пьедестал в каждом доме для ежевечерних жертвоприношений слуха и зрения.
Уже давно замечалось: едва правительство принимает трудное для народа решение, вроде повышения цен, как тут же по телевизору пускаются интригующие фильмы, которые удерживают людей пленниками у экрана, просто не дают переступить порог. А в последний год, когда трудные решения принимаются изо дня в день, фильмы тоже растянулись на десятки серий, так что не успеваешь своею жизнью жить, следя за каждодневной чужой жизнью на экране. Она-то и становится настоящей жизнью, а своя превращается в тусклый, выморочный сон и ожидание ежевечернего просветления.
Чем подкупают эти серии - так это старинным классицистическим правилом единства времени. Там день прошел - и у тебя день. Там год - и у тебя год. Ну, может быть, там и крутится время чуть-чуть побыстрее, за одну твою любовь там уже две свадьбы сыграли, за одно твое повышение по службе там уже карьера подскочила на три ступеньки, но ведь это ускорение твоей собственной души, чуть-чуть выпрыгивающей за ритм обыкновенного времени. Так что если тысяча дней укладывается в сотню серий - так это небольшой минус в подражании природе, зато существенный плюс в подражании мечте. Так и летят годы, а мексиканские богачи все плачут, чтобы российские бедняки могли радоваться.
Но что же это получается? - телевидение становится необходимым противовесом всей государственной политике; многосерийный фильм удерживает общество в равновесии, из которого оно выводится нарастающей тяжестью жизни. И не политические передачи возвращают устойчивость поколебленному обществу, а именно аполитические. На смену разрушенной тоталитарной идеологии выдвигается не какая-то другая, более притягательная и могущественная идеология, а видеология: царство зрительных образов, скользящих по сетчатке глаза, - вместо царства отвлеченных идей, забивающих клетки мозга.
Заметим, что понятия "идея" и "вид" образовались исторически из одного древнегреческого корня "эйдос" (eidos). Поначалу "эйдос" означал только наружный вид предмета и лишь постепенно, стараниями философа Платона и его школы, был осмыслен как идея, чистый умственный образ, отрешенный от текучего земного бытия. Так возникло философское учение "идеализм" и соответствующее политическое учение о власти идей - "идеократия". Платон провозгласил высшей задачей человечества создание идеального государства, в котором люди жили бы не по собственным вольным прихотям и мелким страстям, а в согласии с высшими идеями, которые руководили бы людьми как кукловоды, дергая их за нитки разума. Правителями такого государства были бы не наследственные цари, а служители высших идей, носители практической мудрости - начальники-философы, которых на современном языке следовало бы назвать идеологами или, точнее, идеократами.
Платон был первым провозвестником того царства идей, которое практически было осуществлено в социалистическом государства, приведя к полному развалу материальной действительности. Марксизм, поначалу обличавший идеологию как ложное, извращенное сознание, сам стал могущественной идеологий - и в этом смысле развитием и увенчанием платонизма ("плато-марксизм" - так можно назвать идеологию социалистического тоталитарного государства).
Идеократии 20-го века подвели итог многовековому господству идей, обнаружив их враждебность существованию человека, их разрушительный потенциал и силу жизнеотрицания. Как в свое время заметил Андрей Белый, торжество материалистических идей привело к упразднению самой материи. Закономерно, что крах самой могучей советской идеократии подводит итог и платонову эксперименту со значением слов. На новом витке, преодолев платоническую умозрительность идеи, "эйдос" возвращается к своему первичному и прямому значению "вида". От идеи, как умозрительной конструкции, человечество возвращается к эйдосам в их первичном значении, как наглядным и созерцаемым образам, "видам".
Телевидение, поначалу расширив власть идеологии, в конце концов само захватило эту власть. Оно оказалось тем магическим средством, которое обратило общество от власти идей к власти видений, позволив превратить любой предмет, даже чисто воображаемый и недостижимый, в конкретную видимость этого предмета. Идея слишком явно отстоит от реальности, тогда как экран сливается с ней до неразличимости. Отвлеченные идеи звали на переделку мира, - не проще ли подделать его? Идеологии перестали быть исторически нужными человечеству с тех пор, как телевидение научилось производить совершенное царство видимостей. Спор всех идеологий, либеральных и консервативных, национальных и космополитических, религиозных и секулярных, завершается их общим поражением - и победой видеологии.
Вот почему и российская гласность, взорвавшаяся мириадами новых, все более мельчающих и дробящихся идеологий, теперь уступает место зримостям, приходящим по телевизионному каналу. Люди предпочитают глазеть на экран, а не голосить на площади, переключать телевизионные каналы, а не перелистывать стопку журналов. Печать - орудие идеологии, а даже самые лучшие идеологии теперь обесцениваются, как видно на примере демократии. Демократические идеи в России сходят на нет вовсе не потому, что они уступают каким-то другим идеям, националистическим или религиозным. Убыль симпатий к демократам не пополняется ростом симпатий к другим партиям и идеологиям. То, что происходит в России, - это кризис идеологий вообще; если демократия и вытесняется сейчас каким-то иной властной структурой, то именно видеократией. Народ уживается с демократами совсем не потому, что сочувствует их идеям и доволен новой реальностью, а потому что он пленен эйдосами на волшебном экране, который ближе и достовернее, чем реальность за окном, для изменения которой нужно хотя бы выйти из подъезда.
Подделывать реальность все-таки проще, чем переделывать, да и меньше требуется крови и слез, так что старый марксистский рецепт спасения человечества заменяется более совершенным маклюэновским , где место хирургии занимает целебная оптика. [1] И недальновидность нынешних властей, действующих под влиянием быстротекущих событий, вполне возмещается теми чудесами "дальновидения", которые входят в каждый дом и царят по-домашнему, не нуждаясь в указах из Кремля и лозунгах на площадях. Вместо идей, далеко зовущих, мы теперь послушны "видам", приходящим издалека.
Но здесь начинается история новой "кратии", таящей не меньше опасностей, чем власть идей. Каждый знает по собственному опыту, что взгляд у людей, насмотревшихся телевизора, становится блаженно-невидящим, как ум людей, наглотавшихся идеологии, становится блаженно-недумающим. Власть идеологии разрушает жизнь - власть видов-эйдосов может опустошить душу. Идеи, прямо враждебные реальности, было все-таки легче распознать, чем коварство эйдосов, дружески льнущих к реальности, обволакивающих ее нежной пеленой подобий.
В историю России приходит новая ворожба, искус новой власти - возникнут и новые способы сопротивления ей. Возникнут общества отводящих глаза, смежающих веки, глядящих в окно, занавешивающих экран, надевающих кривые очки или вставляющих тусклые линзы... Но это уже будет история инаковидения, потому что инакомыслие в России исчезает вместе с насильственным каноном мысли, а может быть, и вместе с ценностью мысли как таковой.
Сентябрь 1992
1. Герберт Маршалл Маклюэн (1911 - 1980) - канадский социолог, исследовавший роль средств массовой коммуникации, особенно телевидения, в формировании общества. Ему принадлежит известное изречение: "media is message" (средства информации - это и есть ее содержание).