Михаил Эпштейн
 
  О современной советской молодежи лучше всего сказал Пушкин в заключение трагедии "Борис Годунов". Там на исторической сцене разворачиваются страшные события, царь Борис умирает, его потомство уничтожают, самозванец провозглашается царем - а между тем "народ безмолвствует". Глубокое молчание могилы, которая ласково примет в себя любой государственный прах.

        Время сейчас такое, что народ, вроде, никак не безмолвствует. Наоборот, кричит. Намолчавшись за долгие годы, надрывает голосовые связки. Гласность очень быстро от стадии шепота взлетела до вопля, чуть-чуть продержавшись на уровне внятной речи. Но именно посреди этого нервного гвалта яснее слышится безмолвие самой гущи народа - молодой и растущей его сердцевины.

        Вся политика и публицистика делается сейчас уходящим народом, которому уже за пятьдесят. Тем двужильным поколением, которое воспрянуло от хрущевской оттепели, пережило брежневскую зиму и сохранило пыл на горбачевскую весну. Сорокалетние еще проявляют половинчатый интерес, слегка подают голос, но уже скорее проверяя себя, чем веруя в общее дело...

        А дальше накатываются годы и годы молчания. Те, которые родились в год космической весны, а в школу пошли чехословацкой осенью - они уже начали молчать. Те, чье детство прошло между высылкой Солженицына на запад и Сахарова на восток - они молчат еще глубже. Приходящий народ постепенно рассаживается по рядам, занимает все места в зале - и безмолвствует. А сцена пустеет. И кажется, лет через десять-пятнадцать не останется уже никого, кроме этого молчащего народа. Перед пустующей сценой.

        Во все послесталинские годы легко верилось, что молодежь по природе своей демократична и антитоталитарна. Отцы погрязли во лжи и насилии, а вот молодежь сохранила влечение к добру и свету. Так оно и было в четкие времена инакомыслия, когда на отцовское басовитое "да" громко раздавалось сыновнее "нет", а на отцовское глухое "нет" - еще более звонкое "да". Теперь же, когда и перечить стало нечему, молодежь замолчала. Мыслить "инако" оказалось легче, чем просто мыслить.

        Среди многих провалов коммунизма нужно выделить и несомненный успех: безрассудная эта идея сумела увлечь молодежь. Герои советской идеологии: от Павла Власова, Павла Корчагина, Павлика Морозова и до молодогвардейцев, Александра Матросова, Зои Космодемьянской - люди отчаянно молодые и дерзновенные. А вот увлекла бы их, например, идея завести собственный бизнес? Торговать холодильниками оптом или морожеными курицами в розницу? Рассылать рекламные картинки по тысячам адресов, чтобы потребитель скорее кинулся покупать зубную щетку на две копейки дешевле, чем у конкурента?

        Пожалуй, для молодежи такие проекты скучноваты. А вот перевернуть мир! Озарить его кострами! Обагрить кровью! Построить царство сильных и гордых духом! Это как раз дело для начинающих жить - но уже физически крепких и способных всю историю перевернуть, как если бы она только начиналась. Силы-то у юноши уже не детские, но еще без привычки и приязни к миру, с одним желанием его переделать. Отринуть прошлое. Расчистить место. Начать все сначала.

        Этой вот энергией молодости питались самые зловещие режимы 20-го века. Ленин, Троцкий, Сталин, Гитлер, Мао Цзе дун, Кастро были кумирами молодежи и обращались к ней через головы старших поколений. Срубали эти поседелые головы, чтобы чистота идеи ни на миг не засорялась чьим-то опытом, чтобы не угасал дух безоглядного мятежа. Всезнающий вождь - и на все готовая молодежь: самая взрывчатая смесь в мире.

        Мы застали коммунизм в его склеротической фазе и успели забыть, что именно молодежь - самая благоприятная среда тоталитаризма при его зарождении, в наиболее опасной и увлекательной фазе. Коммунизм - это не власть старперов и маразматиков, как мы привыкли думать; скорее, пресловутая геронтократия брежневского типа была спасительным разложением коммунизма. Прав был именно Маяковский: "Коммунизм - это молодость мира, и его возводить молодым". То же подтверждал и Андрей Платонов, изображая коммунизм как разливанное море Юности, как ювенилократию, беспощадно жестокую к зрелому опыту и старческой слабости.

        Вот отчего этот паралич молодежи в самое, казалось бы, благоприятное для неё время. Крах коммунизма - это её крах, как бы она к коммунизму ни относилась, ибо сам коммунизм был порождением молодежного духа, прекраснодушного и безжалостного максимализма.

        Нынешняя советская молодежь - жертва грандиозного потрясения в самых основах цивилизации. Когда-то, лет сто назад, жертвами такого потрясения были "старики" - их охранительному насилию, их осторожной власти над миром пришел конец. Теперь приходит конец обновленческому насилию, революционному бушеванию молодежи. Она перестает быть привилегированным классом общества, центром всех интеллектуальных притяжений и отталкиваний.

        На Западе это совершилось относительно спокойно: в отличие от Сталина, Мао Цзе-дуна, Кастро и Каддафи, руководители западных демократий особенно не заигрывали с молодежью, да и сейчас не пользуются у нее популярностью. Их опора - люди среднего возраста, озабоченные не разрушением и пересозданием, а посильным и постепенным улучшением этого мира. Да и западная молодежь, за редкими исключениями, ориентируется на ценности того же среднего возраста, старательно совершенствуется в малых призваниях, в полезных профессиях, оставляя крик души в залах рок-музыки.

        Советская молодежь до последних лет жила в мире, созданном по мерке молодежного мировоззрения. Даже брежневская эпоха, при всем её старческом застое, была более смоделирована по молодежным критериям, чем горбачевская. При Брежневе еще билась жизнь в Клубе самодеятельной песне и сладко щипало глаза от запаха тайги. Еще жаждали молодых рук и душ проекты века БАМ и КАМАЗ. Еще слался братский привет неукротимым борцам за свободу на Кубе и во Вьетнаме. При Брежневе еще был возможен большой вызов городу и миру - тоталитарная система давала возможность героически заявлять о себе актами отчаянного инакомыслия. И голос молодежи, пусть перекрытый ворчанием старцев, звучал звонко и собирал эхо со всего мира.

        Но вот коммунизм кончился - и молодежь замолчала. Потому что сказать ей, как молодежи, абсолютно нечего. Любой максимализм, любой прекрасный проект смешон и невозможен в обществе, которое только что выбирается из-под развалин наипрекраснейшего проекта. Все несчастье молодежи в том, что это ее бравый новый мир приходит к концу. Это её грандиозные идеи исчерпали и опозорили себя. Это её преобразовательный проект провалился со всемирным треском. Эпоха крайних решений и нового порядка закончилась - та эпоха, когда молодежь могла считать себя солью земли, когда юность, по словам Ибсена, была возмездием. Эти слова, кстати, любил повторять Блок, для которого красная революция и была юношеским возмездием одряхлевшему миру.

Американцы отчасти могут понять это состояние похмелья, которое молодежь советской страны испытывает сейчас после семидесятилетнего пира великих идей. Вспомним семидесятые годы, когда молодежь в Америке точно оцепенела и ушла в депрессию после эйфории шестидесятых. А ведь длилась та эйфория не то что советский энтузиазм - всего несколько лет, когда Америка "зеленела" и ее, казалось, легко начать сначала. Твори, выдумывай, пробуй - хоть с помощью Мао, хоть марихуаны. И как трудно было потом опускаться на почву реальности и внедряться в строительный бизнес, в страховые компании, в банковское дело. Семидесятые годы - немота и провал в истории американской молодежи.

        Что же говорить о советской молодежи, семьдесят лет прожившей в чаду пламенных дел, сверхценных идей, головокружительных проектов, меняющих русла рек и пути истории. Каково ей теперь взяться за основы страхового бизнеса, предусматривающего точные компенсации на малейшие случаи жизни, - ей, привыкшей куражиться в обстановке воистину государственного страха. Распадаются державные структуры, идеологические обряды...  свобода! А свобода для чего? Производить высококачественные товары для господ покупателей? Услужать и ухищряться, вместо того, чтобы самому господствовать над миром?

        Разумеется, нынешняя советская молодежь совершенно не виновата, что её молодость точно пришлась на место и время полнейшего краха молодежного мира. Молодость перестала быть привилегий, скорее, превратилась в сомнительную авантюру. Но таково историческое возмездие. Конец 20 века стал возмездием для самой юности.

        В России прошлого века считался типичным конфликт отцов и детей - и дети, конечно же, побеждали. Но теперь и тургеневский роман читается по-новому. Позиции Павла Петровича Кирсанова и Базарова, либерального барина и дерзкого нигилиста, воспринимаются как два дополнительных признака идеологического поведения. Схлестнулись две идеологии - но подлинная пропасть не между ними, а между идеологией и бытием. Другой Кирсанов, Николай Петрович, человек средних лет, человек без возраста, занятый тяжким помещичьим трудом, - вот подлинный антагонист обоих идеологов, которые оба, кстати, кормятся от его безыдейных трудов. И сын его Аркадий вступает на тот же путь землевладения, так что никакого конфликта нет между поколениями Кирсановых, занятыми одним делом. Отцы и дети враждуют только на идейной почве - зато легко соединяются на хозяйственной.

        Может быть, это и хорошо, что советская молодежь вдруг потеряла свой заливистый голос. Войти в нормальный порядок жизни невозможно в качестве молодого человека и тем более представителя молодежи. Если у России есть будущее, то оно принадлежит не молодежи, а людям без возраста, способным создать компанию "Иванов, дети и внуки", в которой интересы дела уравняют все поколения.

Июнь 1991