Глубина относится к числу важнейших пространственных параметров, который, в отличие от длины, высоты и ширины, не поддается наружному наблюдению и количественному измерению. Отсюда важность глубины для философской интуиции и рефлексии. Глубина связана с категорией самости - это признак того, чем вещь является в себе и для себя. Это также мера различия (дистанции) между планами ее выражения и содержания, между обнаружением вещи для нас и ее пребыванием в себе. Глубина охватывает все слои, которые отделяют эмпирическую поверхность вещи от ее экзистенциального ядра и через которые проходит как процесс нашего познания вещи, так и процесс ее самовыражения. Глубина связана с мерой постижимости вещи. Глубокое способно углубляться в себя, скрывать свою сущность даже по мере познания этой сущности.
Есть два взгляда на глубину. Один высказан Морисом Мерло-Понти: глубина - то, чем вещи оказывают сопротивление наблюдателю. "Глубина есть способ вещей остаться отдельными, остаться вещами, а не быть тем, на что я смотрю в настоящий момент. /.../ Следовательно, именно благодаря глубине вещи наделены плотью: т. е. ставят препятствия моему наблюдению, оказывают сопротивление, которое и есть их реальность, их "открытость", их totum simul (все сразу)." [1]
Другой и, казалось бы, противоположный взгляд высказан Гастоном Башляром: глубина вещей - это проекция той глубины, которую их исследователь находит в самом себе: "... Бессознательное алхимика проецируется на материальные образы как глубина. Короче говоря, алхимик проецирует свою собственную глубину. ...Закон, который я назову изоморфизмом глубинных образов. Грезя о глубине, мы грезим о нашей собственной глубине. Грезя о тайной силе веществ, мы грезим о нашем тайном бытии." [2]
По сути, между этими взглядами не только нет расхождения, но именно вместе они и определяют глубину как меру взаимной несводимости субъекта и объекта, их непостижимости друг для друга. Не чувствуя своей собственной глубины, невозможно оценить глубины вещей, нам предстоящих. И то сопротивление "внесознательного", которое вещи оказывают нам, соразмерно тому сопротивлению, которое изнутри оказывает нам наше собственное "бессознательное". Рационализм, который утверждает полную познаваемость объекта субъектом, и детерминизм, которых утверждает полную определяемость субъекта объектом, представляют собой два плоскостных разложения глубины.
Глубина вещей - исток и предмет философии, то, что делает философское мышление возможным и необходимым, в его отличии от эмпирического и технического знания. Вместе с тем глубина вещей требует от философии выйти за пределы аналитических методов, в область глубоко содержательных, синтетических суждений. Такое мышление, которое понимает только то, что оно понимает, можно назвать глупым мышлением, хотя оно не лишено точности, упорства, а порой и блеска обобщений. Глупость такого мышления состоит в том, что оно мнит себя понимающим нечто, а на самом деле сводит это нечто к начальным условиям понимания, то есть к собственным исходным понятиям. Такое мышление насквозь тавтологично и столь же самоочевидно, сколь и самообманно, оно сводит неизвестное к известному, так что, начиная, например, с "идеи" или "бытия", оно и в конце получает ту же "идею" или "бытие".
Но философия - это любовь к мудрости (см.), то есть такое понимание, которое не просто воспроизводит начальные понятия, но и открывает нечто, лежащее по ту сторону понятий. Мудрость - это опыт общения с непонимаемым. Это непонимаемое, поскольку оно вообще соотносимо с нашим пониманием, лежит в том измерении, которое называется "глубиной". Глубина - это первопонятие умного мышления, то есть такого, которое понимает непроницаемость того, во что оно проникает. Глубина - это первопонятие в том смысле, что оно связует понимание с непонимаемым, а значит и позволяет пониманию двигаться за собственный предел, т.е. глубоко не-понимать. Так Иов глубоко не понимает источника своей вины, тогда как друзья Иова хорошо понимают причину его бедствий - и оказываются менее правы перед Богом, чем Иов.
То, что мы знаем в себе, как самое достоверное, есть глубина, то есть продолжение нашего бытия куда-то за предел нашего самознающего "я". Сам для себя человек есть первичный опыт глубины, ибо здесь она дана ему непосредственно. То, что он находит в себе, всегда находится между внешним выражением, "лицом", которое знают другие, и внутренним основанием, "дном", которого не знает он сам. Вот это протяжение между тем, что обо мне знают другие, и тем, что я сам в себе не знаю, и составляют глубину, то есть область бесконечно неполного знания о незнаемом.
Можно по-разному обозначать эту глубину, - как особый трансцендентный мир духа, как бытие Бога, как область подсознания, как бытие вещей-в-себе, но все это религиозные, психологические или метафизические проекции того, что безусловно присутствует в нашем опыте как Глубина. Глубина всего сущего настолько притягательна, что порождает все новые способы ее описания и попытки исчерпания: в науке, в искусстве, в религии и теологии... Глубину можно определить как такое простирание, которое удаляется от нас и одновременно приближает нас к себе. Именно глубина, а не высота или широта определяет меру такого простирания, ибо оно образует под-лежащую, внутри-лежащую основу существования. Высота и ширина суть вторичные проекции глубины, когда она переносится изнутри нас в окружающий мир, как область пред-стоящего и объ-емлющего простирания (устремления, достижения, возвышения, завоевания). То, что держит нас и что мы содержим в себе, есть основа, которая безгранично глубока, поскольку мы сами не можем стать в ее основание, то есть заглянуть на нее снизу.
Глубина как четвертое измерение
Глубина - это, по сути, четвертое измерение пространства, которое в трехмерном физическом пространстве, где мы обитаем, всегда остается скрытым физически и постигается лишь метафизически (умственно, сочувственно, переживательно...). Три известные нам измерения: длина, ширина и высота - относятся к пространству вне нас, расходятся от наблюдателя вверх и вниз, вправо и влево, вперед и назад, охватывая окружающий мир. Глубина - это еще одна координата, которая "ортогональна" всем трем предыдущим: она начинается с точки их пересечения, с "наружного", и движется внутрь, в сердцевину и средоточие каждой вещи, в ее "я", "самость", "собойность". Глубина - пространственное измерение, но она принадлежит внутреннему пространству, которое не расчленяется на длину, ширину и высоту.
Глубина - отличительное свойство нашего мира, который прячет свое четвертое измерение внутри трехмерных предметов и требует особых, нефизических способов его постижения. Можно мыслить и такое четыреxмерное пространство, где все глубинное стало бы открытым,. прозрачным, где утратилось бы различие между внешним и внутренним. Таким в ряде мистических видений предстает загробный, райский мир, где темная глубина вещей раскрыта и высветлена изнутри. Но физические условия нашего трехмерного пространства таковы, что создают возможность и необходимость именно метафизики, т.е. духовного-мысленного проникновения за чувственно непроницаемую поверхность вещей. Как известно, в современной физике получил признание антропный принцип: вселенная имеет точно такие физические параметры, какие единственно допускают обитание в ней человека. [4] Для гуманитарных наук мог бы иметь особое значение софийный принцип: наша трехмерная вселенная устроена так, чтобы содержать в себе четвертое измерение, но открывать его только мыслящему существу, способному постигать то, что сокрыто от ощущений. Глубина - это именно мета-физическая запрятанность четвертого измерения в физическом пространстве трех измерений.
Если бы наш мир состоял только из трех или только четырех измерений,
он был бы лишен глубины. Такая "целочисленная" конструкция присуща тем
возможным мирам, которые на языке мистики и теологии описываются как ад
и рай. В одном, трехмерном, нет глубины, потому что вещи объемны,
но пусты, лишены нутра; в другом, четырехмерном, нет глубины, потому
что внутреннее полностью раскрыто вовне и все тайное становится явным.
Однако наше пространство, "чистилище" - трех-с-половинное, поскольку
глубина - это только начаток четвертого измерения, вход куда-то, что
еще остается невидимым и недоступным для собственно пространственного движения.
Внутреннее уже есть за трехмерной поверхностью вещей, но оно еще
не раскрылось в следующем, четвертом измерении. Глубина
- это и есть дополнительное, "полуфизическое" измерение вещей, которое
создает возможность и необходимость их метафизического постижения.
Предмет и основание. Глубина и плоскость
Глубина лежит между поверхностью предмета и его основой, между существованием и сущностью, и как только мы пытаемся отделить одно от другого или заменить одно другим, глубина исчезает и мир становится плоским. Плоскостность - проклятие мышления, как конкретного, так и абстрактного, как экзистенциального, так и эссенциального. Такое мышление понимает все, что может быть понято, но не понимает главного - непонимаемого, той глубины, которая простирается между поверхностью и основанием предмета и образует его содержание и объем.
Философия занимается поиском основных начал, принципов, оснований. При этом она склонна отступать от самого предмета, поскольку основание предмета не есть сам предмет. Например, основанием мира может считаться абсолютная идея (Гегель) или абсолютная воля (Шопенгауэр), проявляющая себя в совокупности всех явлений. Ложь умозрительной философии в том, что основание отвлекается от самого явления, как некий общий принцип, самостоятельная сущность. Вот почему следовало бы уточнить, что не основание (принцип) предмета, а его глубина задает направление философского поиска. Глубина - это непрерывный переход от предмета к его основанию и ускользающая подвижность самих оснований, их шаткость и "обвальность". Один слой предмета отличается от другого, за одной основой встает другая, "основа основ", но нет предела глубины, который можно было бы счесть последним основанием. Глубина многослойна и предполагает терпеливое развертывание своих слоев, что составляет область тегименологии (см) как особой философской дисциплины, которая дополняет феноменологию. Глубина - это не основание как абстрактный предмет, принцип, нечто, лежащее на дне, в отличие от поверхности; глубина - это действие самоосновывания предмета, который в себя уходит и из себя исходит. Эта непрерывность вхождения в предмет (познавательного) и исхождения из предмета (бытийного) и есть глубина, которая познается и бытийствует одновременно, то есть раскрывает себя познанию тем же актом, что и скрывает себя (см. Тегимен). По мере того как познание углубляется в бытие, бытие углубляется в себя, так что познание и бытие действуют совместно не потому, что они в какой-то точке встречаются и отождествляются, а потому, что они движутся в одном направлении, и это направление есть глубина.
Философия глубины есть вместе с тем философия содержания, которая никогда не формализует своего предмета, не сводит его к общей формуле. Труднее всего именно содержательно относиться к вещам, не формализуя их ни в качестве физических объектов, ни в качестве культурных знаков. Содержание предмета есть его само-держание, то есть его единство с основой, присутствие основы в нем самом. Предмет со-держит в себе то, что держит его - свое основание, и это его отношение с собственным основанием есть глубина, которая непрерывно простирается из одного слоя предмета в другой слой. Приставка "со" в слове "содержание" имеет то же значение, что и в словах "со-весть", "со-знание", т.е. обозначает направленность действия - держания, ведения, знания - на самого себя. Просто "знать" - это знать нечто внешнее самому знанию, но "со-знавать" - знать вместе с предметом знания и само знание, т.е. включать свое знающее "я" в предмет знания. Со-знавать - со-полагать знанием свое я и не-я.
Есть два вида плоскостного восприятия - чисто объектное и чисто знаковое. В первом случае мы воспринимаем только внешнюю, физическую оболочку предмета и сразу перескальзываем на другой, рядом находящийся предмет. Это скольжение по поверхности мира, постоянный перенос нашего внимания с одной точки на другую занимает огромное место в нашей повседневной жизни.
Но возможно и другое сечение мира, так сказать, не продольное, а поперечное, которое тоже лишено глубины. Это когда мы воспринимаем предмет как знак, отсылающий к какому-то другому предмету или общему смыслу. Наше внимание проходит предмет насквозь и выходит по ту сторону его, в мир означаемых - идей, универсалий, духовных сущностей, потусторонних объектов. Предмет служит лишь точкой отправления для символических процедур, которые безразличны к самому предмету и используют его только как средство интерпретации, как подсказку или догадку о чем-то ином. Предмет опять оказывается плоским, правда, на этот раз за ним вырастает другая плоскость, проектируемых или символизируемых значений, но это не глубина самого предмета, а отброшенная им тень.
Умозрительная философия вместо углубления в предмет постулирует другие, умопостигаемые предметы, вроде "идеи", "воли", "жизни", "материи", то есть опредмечивает сами основы. Вместо глубины, соединяющей предмет с его основой, т. е., в конечном счете, с самим собой, возникают два одинаково плоских мира: безосновных предметов (эмпирический) и опредмеченных основ (трансцендентный). Разрыв глубины, ее разделение на две плоскости, представленные в форме "здесь" и "там", - это самый болезненный, трагический акт в истории глубины (глубина имеет свою историю, посредством которой она вoсходит на поверхность настоящего и погружается на дно прошлого). Плоское двоемирие, дуализм означающих и означаемых - это утрата глубинности в нашем восприятии мира.
Наконец, возможен третий способ восприятия, не эмпирический и не семиотический, но собственно глубинный. Предмет отсылает нас к чему-то, что есть он сам. Такое познание можно назвать любовным, поскольку оно сосредоточено на самом предмете, а не уходит в сторону от него, к другим предметам или значениям. В любви тот, кого мы любим, значит столь много именно потому, что ничего не обозначает. Значимость - это когда все значения предмета сосредоточены в нем самом.
Человеческое измерение глубины
Глубина родственна теплоте - в сущности, это два способа обозначить внутреннюю наполненность, которая метафорически воспринимается либо двигательно, либо тактильно, наощупь. По словам, Башляра, "полное изучение материальных образов внутренних глубин должно принять во внимание все ценности скрытой теплоты. /.../ Огонь выставляет себя наружу, взрывается, открывает себя. Теплота уходит внутрь, концентрируется, прячет себя. Теплота, а не огонь, скорее заслуживает название третьего измерения.../.../Через теплоту, все глубинно. Теплота есть знак глубины, чувство глубины". [4] В своей глубине вещи содержат ту теплоту, которая простирается между их холодной эмпирической поверхностью и "огнем", эманирующим от их принципов-оснований. Если наше знание чувствует теплоту вещей, их нежность, усталость, страдание-стесненность и объемность-надежду, это значит, что мы движемся через их глубину.
Разные предметности обладают разной глубиной. Среди них выделяется человек, воистину "глубеносец", который знает о своей конечности во времени и пространстве именно потому, что несет бесконечную глубину в себе. Человеческая глубина не имеет какого-то ощутимого предела, она уходит в бесконечность внутренней перспективы, куда стягиваются все образы внешнего мира, и эта проекция последним своим пределом имеет беспредельное, то, что в разных системах мысли именуется Бог, Единое, Абсолют, Дух, Высший Разум, Начальное Ничто и т.д. Отсюда, по словам Михаила Бахтина, "критерий глубины понимания как один из высших критериев в гуманитарном познании. Слово, если оно только не заведомая ложь, бездонно. Набирать глубину (а не высоту и ширь)". [5] .
Сделать неизвестное известным, как обычно определяют цель познания, - это лишь одна его грань; другая - найти неизвестное в известном, расширить границы непонимания. Не истинность сама по себе составляет смысл познания, а его глубинность. Дважды два четыре или впадение Волги в Каспийское море - несомненная истина, но стремление к знанию бежит прочь от самоочевидных истин, ибо вовсе не в истинах нуждается, а в глубине. Поэтому главным в эпистемологии следовало бы считать не вопрос о критерии истины (верифицируемость или фальсифицируемость), а вопрос о критерии глубины. Знание постольку глубинно, поскольку оно выходит за предел знания, то есть открывает область неизвестного в известном, находит некую странность, условность, недоказуемость или опровержимость даже в таких очевидных истинах, как дважды два четыре. Глубокое знание скорее задает загадку, чем разрешает ее (см. Интересное).
То же самое относится и к действию. Обычно положительным критерием действия считается осуществление какой-то задачи, реализация какого-то проекта. Но если глубокое познание скорее загадывает, чем разрешает загадку, то глубокое действие скорее ставит, чем разрешает задачу. Вовсе не реализация проекта или идеи, а скорее проблематизация самой реальности - вот мера глубинного отношения к миру. Маленькие чиновники решают поставленные перед ними задачи, и реальность кажется достоверной и надежной вокруг них. Но великие деятели, в какой бы области они ни выступали, - религиозной, политической, интеллектуальной - делали существование человечества гораздо более проблематическим, чем оно было раньше. Современный усложненный мир - результат всех тех проблем, которые оставили нам в наследство Будда и Лао цзы, Достоевский и Кьеркегор, Л. Толстой и Ницше, Маркс и Фрейд - люди глубокой мысли и действия. Исполнение ранее поставленной задачи - низший род деятельности. Нравственный масштаб действия - не решение, а углубление проблемы, то есть дальнейшее возбуждение умов и возмущение совести.
См. Глубокая семиотика, Любовь, Мудрость,Тегименология
1. Maurice Merleau-Ponty. The Visible and the Invisible, followed by working notes. Ed. by Claude Lefort. transl. by Alphonso Lingis. Evanston: Northwestern University Press, 1968, p.219 (note of November, 1959)
2. Gaston Bachelard. On Poetic Imagination and Reverie. Trans. Colette Gaudin. Dallas: Spring Publications, 1987, pp. 53, 54. From La Terre et les reveries du repos. Essai sur les images de l'intimite. Paris: Jose Corti, 1948 (4th ed., 1965), pp. 50-52.
3. Barrow, John and Tipler, Frank: The Anthropic Cosmological Principle. Clarendon Press, 1986.
4. Gaston Bachelard., op. cit., pp. 51-52.
5. Бахтин. Эстетика словесного творчества. М. Искусство, 1979, 307.
Михаил Эпштейн