У разных мыслителей были свои любимые концептуальные персоны: Сократ - у Платона, Заратустра - у Ницше, Иоганнес Климакус, Виктор Эремита и Иоганнес де Силенцион - у Кьеркегора... В Книге Книг такими концептуальными персонами являются сами Платон, Ницше и Кьеркегор. А также Гегель, Соловьев и многие другие мыслители, которые волей Книги превращены в мыслящих персонажей. Это бал-маскарад концептуальных персон, созванных на праздник мышления из всех эпох и разделов мировой философии.
Соответствующие разделы Книги книг создавались методом обратной цитаты. Прямая цитата - использование в своей речи чужих слов. Обратная цитата - передача своих слов другому автору. Прямые цитаты позволяют мне подсоединить мысли других авторов к моей мысли. Обратные цитаты позволяют подсоединить мою мысль к мысли других авторов. Обратные цитаты нужны потому, что другие мыслители создали некое поле мысли, которое еще не нашло себе - да и никогда не найдет - полного выражения ни у самих этих мыслителей, ни у их последователей. Мысль Гегеля больше того, что сказал сам Гегель - она продолжает мыслить во мне, и я продолжаю мыслить в поле его мысли. Обратные цитаты - это попытки еще и еще раз, на новом материале, актуализировать некую мыслительную систему, которая сама остается чистой потенциальностью. В манере Гегеля или Канта можно производить бесконечное число новых высказываний, соотнося потенциальность их мысли с актуальностями новых мировых явлений и предметов. (1)
У самого Гегеля нет высказываний по поводу Октябрьской революции, второй мировой войны или Интернета - а между тем гегелевской мысли есть что сказать по этому поводу:
"Реализация Абсолютной Идеи в период ее исторического созревания проходит через фазу, которую можно охарактеризовать как попытку самоубийства."Как, разве вы не читали? Это заметки Гегеля на полях книги Ленина "Государство и революция"?
Вместо того, чтобы вписать в Книгу Книг все необходимые цитаты, мы предпочтем вписать цитаты из этой книги во множество других книг и систем мысли, где они будут прочитаны в надлежащем контексте. Поэтому многие примечания из Книги Книг отсылают к тем трудам и страницам, куда уместно было бы вписать данный отрывок. Порою это неизвестные произведения великих мыслителей, например, незаконченный трактат Гегеля "История за пределом логики" или набросок ницшевского афоризма "Воля к поражению".
В том случае, если обратные цитаты взяты из опубликованных сочинений, точно указывается источник, вплоть до номера страницы и строки, где мог бы иметь место иной поворот мысли. Например:
^Возможное по сравнению с действительным есть бытие первого и третьего порядка, тогда как действительно обладает только одним порядком, а именно вторым, поскольку оно воплощает одни возможности и создает другие.^
Г. В. Ф. Гегель. Наука логики, в 3 тт. , т. 2, "Учение о сущности", М., Мысль, 1971, с. 188 (книга 2, "Учение о сущности", раздел 3, "Действительность", глава 2, "Действительность", подраздел А, "Случайность...", параграф 2, конец первого абзаца).
Читатель обнаружит, что определенная фраза могла бы быть вписана в Гегеля, другая - в Декарта, третья - в Платона, но таким образом, что если вписать эти фрагменты в их книги, сами эти книги и учения могли бы развиться в другом направлении, быть иноположенными себе. Эти фрагменты служат альтернативному осмыслению знакомых нам учений, интенсификации тех или иных мотивов через предположение иных поворотов и возможных перипетий их логического развития. Это "цитаты наоборот." Книга Книг раздает свои пассажи другим книгам вместо того, чтобы заимствовать у них. Концептуальные персоны, как "ходатаи" за возможные системы мысли, рассылаются сразу во все направления - и в прошлое, и в будущее. Задача Книги Книг - не критиковать, а интенсифицировать предыдущие системы и учения, предложив опыт альтернативного их прочтения. Если гегелевская история философии снимает все предыдущие учения в своей системе, как бы синтезирует их, то Книга Книг, как альтернативная (и проективная) история философии, есть опыт интенсификации предыдущих учений, опыт их достраивания изнутри, так что они обретают наибольшую степень мыслительной напряженности в отношении с самими собой, точнее, с теми, какими они могли бы быть.
Например, в Сократа я вписываю ^Я не знаю, что я знаю^, а в Декарта ^Я действую, следовательно, я мыслю^. Я выясняю те потенции мысли, которые обнаруживаются за историческими пределами этих учений, - только благодаря им, но одновременно и вопреки им. Я полагаю, что высказывание "я не знаю, что я знаю" принадлежит не мне, но и не историческому Сократу, а, условно говоря, альтернативному Сократу. Моя история философии есть одновременно история ее возможностей, ее альтернатив, т.е. история, прочитанная как бы в обратном порядке, не от предыдущих систем к моей, а от моей ("не-Системы") - к предыдущим. Это есть анизотропная история философии, т.е. такая, которая демонстрирует обращенный ход времени - время судьбы, которое движется навстречу времени жизни, из конца в начало. Я вписываю в историю философии те альтернативы, которые исходят из нее же - но возвращаются к ней в виде иного Сократа, иного Декарта, иного Гегеля. В этом смысле Книга Книг наполнена анти-цитатами - т.е. не выписками, а так сказать, вписками или приписками. В Гегеля вписывается иной Гегель. Алтер-Гегель позволяет обозреть целый континент гегелевской мысли за пределом того, что уместилось в маленькое пространство его биографии и фактических сочинений. Мне претит жанр "Анти-Дюрингов", "Анти-Прудонов", "Анти-Махов", в котором подвизались классики марксизма, мастера быстротекущей и быстровянущей полемики. Если тебе есть что сказать против данного мыслителя, скажи за него - ведь эти мысли вызваны им самим и суть продолжение его собственных мыслей, альтернативные ветвления, "бифуркации" на древе его сознания.
А далее за фигурой алтер-Гегеля, который мог противоречить самому себе и быть предтечей и Кьеркегора, и Хайдеггера, вырастает еще более гигантская фигура мета-Гегеля, современника не только французской, но и русской революций, обеих мировых войн, а также всех событий мировой истории, свершающихся после гегелевской кончины. Подобно Абсолютному Духу, гегелевская мысль не умирает со смертью автора (хотя, возможно, и рождается вместе с ним), но продолжает незримо пребывать и расширяться в континууме сознания, что и отслежено серией обратных цитат - возникающих во мне гегелевских мыслей. В этом же континууеме есть место и мета-Сократу, и мета-Декарту, и мета-Лейбницу, и мета-Кьеркегору...
Поэтому цитаты из Книги Книг вписываются не только в конкретные произведения других мыслителей, но в их учения и системы, взятые как целое, как совокупность всех произведений. Я полагаю, что главным произведением каждого мыслителя и писателя является то, которое называется его собственным именем, что главное произведение Гегеля называется "Гегель" - как метапроизведение, включающее не только сумму всех его произведений, но и его жизнь, и его метод, а главное - все то, что может быть помыслено на основании этого метода о тех предметах, которых не касалась мысль самого Гегеля. Мета-Гегель включает и альтернативного Гегеля, поэтому вписыванием в Гегеля цитат из иного Гегеля мы способствуем созданию нового всеобъемлющего произведения под названием "Мета-Гегель". В каждую философию акт инополагания включается как ступень ее самодвижения. Именно на этом метауровне и строится Книга Книг, поэтому она наиболее прямо соотносится с метасистемами других философом, с мета-Гегелем, а не его конкретными произведениями, которые, конечно, заключают в себе альтернативы более низкого порядка.
В самом типическом случае - как соотносится критическое письмо с текстом произведения? Очевидно, критик выписывает из текста ряд цитат и по-своему связывает их между собой, дает им определенную трактовку. Но тем самым происходит обратное: критик вписывает свои толкования в текст произведения. Цитаты должны рассматриваться не только как выписки из первичного текста, но как та рамка, или арматура первичного текста, в которую вписывается вторичный текст. Если я выписываю что-нибудь из другого автора, то тем самым я вписываю в него свой собственный текст. Если в начале и в конце своей статьи я привожу выдержки из Гегеля, то тем самым вся моя статья вписывается в гегелевский текст - это две совершенно равнозначные и обратимые операции. Но так они воспринимаются только с высокого, метатекстуального уровня целой культуры, а Книга Книг выводит этот метатекстуальный уровень в самый обычный текст, отчего и возникает впечатление странности таких цитат, как будто вывороченных наизнанку.
Если в моем мышлении встречаются "гегелевские" места, зоны гегелевского сознания, которые я отмечаю цитатами из него, то и в гегелевском мышлении встречаются такие зоны, куда могли бы вместиться мои высказывания. Такова взаимоналожимость мыслительных миров, которая очерчивается речевыми интервенциями, прямыми и обратными цитатами: если я могу мыслить Гегелем, то и Гегель может мыслить мною.
В истории мысли есть белые пятна. Например, неизвестно, что думал - и думал ли - Бердяев о Бахтине. Да и обратное отношение тоже почти неизвестно. А между тем очень многое сближает этих двух авторов, из всей русской философии 20-го века более всех известных на Западе. Персонализм, установка на другого, этика личной ответственности... Но нет ни одной исторической ниточки, протянутой между ними. А вот в области философии между ними туго натянутый канат. Наша воображаемая философия, включая систему обратных цитат, позволяет обнаружить эту реальность мысли, наполнение мыслительного континуума, которое по какой-то причине выпало из истории, не воплотилось биографически, фактуально. Обратная цитата - это не то, что я думаю Бердяевым или Бахтиным, а то, что они"мною" думают друг о друге. Это не мои мысли, а их мысли, пропущенные через меня, реконструированные в мыслительном континууме. Конечно, с исторической точки зрения это подделка и выдумка, но с точки зрения собственно философской это дальнейшая разработка метатекстов мышления, заполнение белых пятен на его
(1)Существует даже такая компьютерная программа на английском языке - "Кантовский генератор", которая вполне бессмысленно продуцирует любые высказывания в манере Канта, пользуясь словарем и идиоматикой его сочинений.
(2) Я хотел бы использовать обычные угловые кавычки, повернув их острием внутрь, к цитате, но увы, на моей русской клавиатуре нет такого значка.