РАЗМЫШЛЕНИЯ  ИВАНА СОЛОВЬЕВА ОБ  ЭРОСЕ

       Составление и предисловие
        М. Н. Эпштейна

( журнал "Человек",  М.,    Наука,  1991, #1, с.195-212).

Предисловие
1. К теории соприкосновения
2. Прав ли Фрейд?
3. О двух революциях

4. Асексуальность в литературе и философии (Гоголь и Кант)
5. Пять родов любви
6. Эротика творчества

7. Ревность как вечный двигатель
8. Русская красавица
9.Запястье
10.Еленология. Опыт построения новой науки
 

             ПРЕДИСЛОВИЕ

        Имя Ивана Игоревича Соловьева (1944-1990) мало что скажет большинству читателей - разве что среди них окажутся бывшие ученики одной из московских школ, которые вспомнят с благодарностью своего  учителя, безвременно ушедшего из жизни. Хотя Иван Игоревич преподавал только русский язык и литературу, его интересы простирались на самые разные области мировой культуры и носили характер почти энциклопедический. Он свободно мог сопоставлять философские взгляды Платона, Ницше и Фрейда, лирические произведения Пушкина, Гете и Байрона. Его уроки подчас резко вырывались за рамки школьного курса, вызывая неподдельный интерес учеников, ревность коллег, подозрение и неприязнь у вышестоящих чиновников от педагогики.
        Иван Соловьев жил один, свободное время проводил в библиотеках, напряженно думал и много писал. Нечего было и мечтать о том, чтобы опубликовать хотя бы одну из его работ - настолько они не вмещались в границы общепринятого, "проходимого": не следовали никаким "заветам", не опирались ни на какие "основы". Но друзьям без утайки давалось почти все, что выходило из его старой дребезжащей пишущей машинки; и все это жадно читалось, многократно обсуждалось, давало пищу для размышлений и разговоров, по-своему освежало душную атмосферу застойных лет.
        У меня сохранилось несколько законченных работ Ивана Соловьева, которые, думается, должны найти своего читателя, а также наброски к огромному сочинению, которое сам автор считал для себя основным и "окончательным". Это своего род энциклопедия умственных исканий и заблуждений человечества. Один из разделов книги предположительно назывался "Эротикон, или Обозрение всех желаний", откуда и взяты нижеследующие фрагменты. Их основная тема - разнообразие эротического опыта, который в трактовке Ивана Соловьева выступает как путь интимного, вовлеченного познания мира вообще.
        Интересная особенность размышлений Ивана Соловьева  - то, что они развертывались у него в форме "чужемыслей", авторство которых он старался угадать. Иван Соловьев разделял концепцию Михаила Бахтина о сознании как о множестве сливающихся и расходящихся голосов и пытался определить источник и направление каждого голоса, звучавшего в его собственном сознании. Поэтому свои тексты он подписывал разными именами, начиная от великих философов древности и кончая близкими друзьями. Он мог сказать при встрече: "А вот что ты вчера написал", - и протянуть собеседнику листки, подписанные его именем. В моем архиве скопилось немало текстов, автором которых Иван Соловьев удостоил быть меня. Из тех, что ниже предлагаются вниманию читателя, первый подписан Бубер-Фейербах, второй - Эрих Фромм, третий - Маркузе-Деррида, четвертый - Александр Никитин (ныне доцент кафедры философии Ярославского пединститута), остальные приписаны мне, и только последний Иван Соловьев подписал собственным именем.
 
 
 

                       1. К  ТЕОРИИ  СОПРИКОСНОВЕНИЯ

        Иногда мне рисовалась в мечтах стройная система человеческого знания, основанного на эротическом опыте, теория соприкосновения, в котором тайна и достоинство другого существа состоят именно в том, что оно предоставляет опорный пункт для постижения другого мира. Наслаждение стало бы, согласно этой философии, особой формой, более полной и необычной, этого сближения с Другим, а также стало бы мастерством, с помощью которого мы познаем то, что находится вне нас.
                                                                                 Маргарет Юрсенар 1
 
 

        Кто я? Где стою? Кем обрезан? Кем крещен? Необрезанный и некрещеный стою перед  Господом: да сбудется воля Твоя.
        Я крещен в водах материнского чрева. Я обрезан у основания своей пуповины. Я твой, Господи, - я обрезан и крещен Тобою.
        Тело - храм: да святится в нем имя Твое. Мир - храм: да сбудется в нем воля Твоя.
        Будем касаться друг друга, образуя легкий храм имени Твоего. Как имя - из букв, так храм - из прикосновений. Где один касается другого, там плоть Твоя, Господи.
        Плоть Его трепетна, как испуг, и горяча, как любовь. Вспоминайте о Господе, прикасаясь друг к другу.
        Осязанием познается Господь. Во плоти - начало Богопознания. "Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра  Мои; и не будь неверующим, но верующим". 2 Вера - прикосновение. Перст Фомы - испытание веры.
        Нет ничего священнее прикосновения: к другой человеческой плоти. К ней прикасается мать, жалея дитя. К ней прикасаются муж и  жена, желая сближения. К ней прикасается врач, исцеляя больного. Плоть во плоти находит спасение, исход в жизнь и бессмертие. Сама по себе - смертна, но бессмертно то, что  возникает между нею и другой плотью.
        Да коснутся друг друга все веры, все знания! Не смешением, не слиянием, а касанием оживляется жизнь в ее различиях. Прикосновение желанно и страшно, как все священное, как любовь Божия и страх Божий. Нет ничего сокровеннее чужой плоти, заключающей в себе тайну Духа живого. Нельзя слиться с этой тайной, нельзя обойти ее - только прикоснуться.  Прикосновение - знак, что я остаюсь извне, присутствуя рядом.
        Само по себе прикосновение двойственно: оно соединяет и разделяет. Оно преодолевает расстояние - и очерчивает границу. Прикасаясь, мы одновременно устанавливаем неприкосновенность того, до чего дотрагиваются наши пальцы. Прикосновением мы лепим образ неприкосновенного.  Прикосновение хранит нас и от греха вторжения, и от греха разъединенности. Прикосновением полагается именно то, чему надлежит быть: граница. Сам Господь проводит ее нашими руками, чтобы мы не смели переступать ее. Плоть свята в своих границах. И прикосновение есть место границы, бытие границы, черта разделения-соединения, проведенная между всеми существами, чтобы хранить их от насилия  и спасать от одиночества.
        Каждый, кто прикасается к другому, прикасается к себе. Он впервые осязает свою собственную кожу. Он впервые узнает ямочки, бугорки, рытвины - местность, через которую проходит его граница. Соприкосновение - два самопознания.
        Благодаря соприкосновениям мир становится горячее. Два тепла, соприкасаясь, становятся огнем. Наружное становится внутренним. Граница оказывается внутри - средостением двойного бытия. Там, где переплелись пальцы или сдвинулись плечи, начинают биться маленькие сердца. Весь мир, выброшенный первотолчком в пустоту, разъединенный сам с собой, холодно раскинувший свои поверхности, свертывается в соприкосновениях и становится сердцем мира. Все внутри. Ничего, кроме сердца. Остаются глаза и губы, но все это уже обратилось в себя и, прижавшись друг к другу, бьется как одно огромное сердце.
        Как устанавливается граница? Как личность обретает печать личности? Железом и водой. Обрезанием и омовением.
        Касание - крещение для некрещенных, обрезание для необрезанных. Плоть мира освятил Господь, создавая нас во плоти. Плоть святится плотью.  Там, где соприкасается внешнее, образуется внутреннее. Тут заповеданная нам чистота воды и глубина печати. Плоть во плоти оставляет след как исхождение  Духа, как отпечаток и омовение.
 

                                         2. ПРАВ  ЛИ  ФРЕЙД?

        Одна моя знакомая как-то призналась, что получила наглядное представление об устройстве женского тела лишь внимательно разглядывая свою новорожденную дочку. Я поразился: ведь замужняя женщина, - и только тогда почувствовал всю бездну, отделяющую нас от женщин. Для нас это с детства - игрушка, потом орудие, и всегда на виду, ощутимо и достижимо. Оно - снаружи, а у женщин - внутри: такая тайна, что они и сами-то ясного доступа к ней не имеют. Себя не знают, а мы себя знаем: вот эта разница бытия из себя исходящего и в себя возвращенного и заложена в делении полов.
        У Альберто Моравио есть роман "Я и он", состоящий из непрестанного диалога мужчины со своим членом: человек его укоряет, урезонивает, а предмет восстает и вовлекает в авантюры. Суть в том, что мой член - это, действительно, мой меньшой брат, мое второе "Я", непослушный двойник, обладающий столь же выраженным бытием, как и все мое тело. Это значит, что я изначально раздвоен, сам себе внешен, я у себя всегда под рукой, я застигаю и ловлю себя на "глаголе бытия", на "творческом слове".
        А у женщины это не отдельный предмет, а принадлежность всего тела, зияние в нем: бытие не предстает самосознанию, а погружается в небытие. Потому-то и воля у женщины прежде всего к бытию, к продолжению рода, к слиянию с природой, что нутром она вся в небытии, в бездне, из нее глубоко сквозящей. Все, что есть, уже самим существованием своим имеет для женщины неизъяснимую ценность. Мужчина же своим бытием играет, трогает, кощунствует, рукоблудствует, как с предметом самосознания. И для него решающий вопрос - не  о бытии, а о значении, о способах пользоваться и распоряжаться бытием, мыслить и переделывать его. Ибо как зачин бытия внешен ему, созерцаем и осязаем, так и он внешен своему бытию, - словно постоянно видит себя в зеркале, себе подмигивает, сам себя с собой обсуждает. Не потому ли женщина так нуждается в зеркале, что, в отличие от мужчины, лишена его в самой себе: сокрыта, упрятана в свое нутро - и потому вынуждена во что-то внешнее глядеться. И зеркальце у нее  всегда под рукой, как у мужчины - его природный двойник. Ему-то это хрупкое стеклышко в сумочке ни к чему, потому что он свое продолжение-отражение при себе живым носит и всегда может нащупать и опознать себя.
        В каком-то отношении опытная женщина осведомлена о себе меньше маленького мальчика, который безделушкой своей играет с тех пор , как себя помнит, и держит ее в руках всякий раз, как ходит по-маленькому, и вообще чувство тайны к ней утерял, потому что много раз на дню ею пользуется.
        Одно из главных открытий Фрейда - что девочки всегда завидуют мальчикам и что эта "зависть к пенису" есть определяющий момент женской психологии. У одних, дескать, есть то, чего нет у других. Действительно, таково человеческое предубеждение: иметь всегда лучше, чем не иметь. Но зато кто к кому более любознателен, кто в ком чувствует неисследимую тайну? Если с одной стороны допустить  з а в и с т ь, то с другой - не менее сильное чувство   з а г а д к и, вызванное как раз неимением того, что мальчики имеют и знают обыденно и досконально. В девочке есть зов в неведомое, "туманная даль", и неизвестно, что в конечном сравнении более значимо: наглядное наличие или влекущее отсутствие.
        Х1Х-ый век, шагая с Фрейдом во главе  в ХХ-й, привык к позитивному, чуть ли не весовому решению вопроса о бытии: придаток к телу лучше, чем изъян и выемка. Но я никода не видел и не слышал, чтобы девочка завидовала мальчику, зато многократно замечался обратный интерес: мальчик старался подглядеть за девочкой, что же у нее на том месте, где у него известный предмет. И в отношении матерей, бабушек - все та же познавательная устремленность. Один знакомый вспоминает, как лет в пять, когда мать засыпала, он с фонариком залезал к ней под одеяло и пытался хоть что-то увидеть...  Да  где уж, если из мрака выступает только более темный мрак.
        И в самом деле: то скрытое, темно сквозящее, что у женщины "вместо", обещает нечто гораздо большее, чем такой лишний в пространстве, бесприютно болтающийся, будто наскоро и не месту пришитый. Там - дальняя дорога, гудящая раковина в розовых телесных завитках, нежные створки и темный затвор, тайна тайн, а тут - висюлька жалкая, слабее пальца; ну куда с ней? только отходы выводить, вот и место ей среди отходов. Женщина внутри себя держит неведомое царство, далекое, за тридевять земель, с какими-то морями, туманами, островами, причалами, а у меня - все изглажено, исхожено, плоско, и только приторочена какая-то тряпица.
        - Так я воскрешаю ход своих детских мыслей и убеждаюсь, что великий ученый к мальчишескому пустяку отнесся с чрезмерным почтением, а к девическому изъяну - с недолжным пренебрежением. Нет, если девочка  и завидует телу мальчика, как чуть большему, с прибавкой, то  мальчика увлекает и тревожит тело девочки как неизмеримо большее, с глубинкой. И не променять эту сморщенную прибавку на полный неизвестности вулканический мир, куда Алиса - словно в самое себя - спускалась по темному жерлу.
        Так и в отношениях взрослых полов... Мужчины выдумали зависть женщин к их гражданским правам, тогда как гораздо больше, чем эта сморщенная от ежедневного, легального употребления прибавка, волнует единократное чудо зачатия, когда из глубин женщины выходит наружу целый невиданный мир. Променять ли этот неизвестный мир в человеке на права человека в известном мире?
        Мне кажется, глубокие люди - всегда немного женщины. И если наблюдается у них какая-то зависть, то именно к зиянию и отсутствию.
 

                                   3. О  ДВУХ  РЕВОЛЮЦИЯХ

        В ХХ-м веке социальная революция произошла у нас, а сексуальная на Западе. Но не одна ли основа у обеих? Всякая революция есть переворот, т.е., буквально, ниспровержение верхов и возвышение низов. В социальной революции переворачиваются общественные низы и верхи: угнетенные слои становятся "руководящей" и "направляющей" силой. Даже искусство пытается изобразить из себя разновидность чернорабочего - пролетарского или крестьянского труда ("добыча радия" у Маяковского, "травяные строчки" у Есенина). Однако то же самое происходит и в сексуальной революции, только не общественные пласты переворачиваются, а душевно-телесные. Как пролетариат начинает доминировать над интеллигенцией, так инстинкт получает преобладание над интеллектом, нижняя бездумная головка - над царем в верхней голове. Угнетенные слои подсознания раздувают огонь мятежа, разбивают оковы  Сверх-Я, низвергают тирана, подавляющего либидо, и вступают во владение всем человеком, всем психическим государством.
        Вообще - какое богатство параллелей, перекличек! Обе эти революции совершались на гребне первой мировой войны, всколыхнувшей самое древнее и хищное в человеке, ввергнувшей его в состояние первобытной орды,  - которую, кстати, и Маркс, и Фрейд единодушно считали прообразом раскрепощенной человечности, избавленной от классового антагонизма и репрессивной цивилизации.
        Время нашей октябрьской революции и гражданской войны совпадает с взрывным распространением фрейдизма в западной культуре: тут и литературные бунты ("поток сознания", дадаизм, сюрреализм, "автоматическое письмо"), и политический радикализм на психоаналитической основе - собственно идея "сексуальной революции", "фрейдо-марксово" детище в лице Вильгельма Райха3. И тут и там происходит брожение культурно необузданных сил, вскипает темная глубина жизни, таившаяся под ее дневной поверхностью. Мировая война потому еще была мировой, что впервые продолжилась за пределом войны, в условиях мира: уже границы не между государствами стали сотрясаться, но внутри отдельных государств и отдельных личностей, между "верхами" и "низами" - границы, обычно незыблемые в мирное время. Все 1920-30-е годы - сплошная мировая война, вышедшая из милитаристской сферы в социально-культурную, а затем, через нарождение новых государств-левиафанов (СССР, Германия, Италия) и людей новой, стальной породы, вновь вернувшаяся на поля сражений, уже во вторую мировую войну. Аристократия и интеллигенция, артистизм и интеллект - все было брошено в жертву и растерзание восставшим массам и восставшей материи, трактованной у нас как "производительный труд", у них как "потребительское наслаждение".
        В именах двух революций эта разница уже была предначертана: "Маркс" означает "молот", "Фрейд" - "радость". Существенная разница именно в том, что сферой русской революции было общество, разрешение внешнего, классового антогонизма; а сферой западной революции был, в основном, индивид, разрешение внутреннего, психического антогонизма. Но в обеих случаях победу одержали социальные и психические низы, веками подавлявшиеся, оттесненные: пролетариат, питающий физическую мощь общества, и либидо, составляющее энергетический  потенциал личности. А вместе - Фрейд и Маркс, "радостный молот", "либидоносный пролетариат".
        ...И все-таки в этом рассуждении есть ошибка. Разве власть  перешла к пролетариату? да ведь его и не осталось почти в разоренной России. Это лишь идеология так учит: "диктатура пролетариата", "рабоче-крестьянская власть", "республика трудящихся". В действительности власть перешла к самой идеологии и полномочным идеологам, т.е. круче взлетела на верхний этаж ментальности, до какого прежде и не поднималась. Ну правили благородные сословия, "белая кость", "голубая кровь" - так ведь кость и кровь, а не идея!  Ну пусть  позже правили деньги, выгода, расчет, так ведь они-то еще связаны с низкой материей, с круговоротом веществ в природе и товаров в обществе. Товар хоть пощупать можно, на деньги - купить-продать что-то осязаемое, наличное... Нет, и кровь, и богатство - это еще не самый верх власти, идея куда выше. Дальше ее, впереди ничего нет - она одна озирает будущее, составляет громадье планов, шагает за горизонт видимого и возможного. Революция лишь по идейному своему замыслу дала победу  материальным низам, а по фактическому итогу победила сама идейность. И власть верхов не перевернулась, не ушла к низам, а еще выше воспарила - социальный переворот  обернулся лишь рычагом к ее возвышению.
        Не то же ли самое произошло с сексуальной революцией? Конечно, нравы стали вольнее, либидо стало изживаться смелее, либеральнее. Но ведь и раньше, кто хотел, грешил напропалую, только под покровом ночи, в развеселых домах, в притонах разврата, в тайниках подполья и подсознания. В том и состояло значение сексуальной революции, что она это вывела наружу и обнажила сознанию. Если раньше кто-то скрывал от себя кровосмесительные влечения, то теперь по долгу просвещенного сознания он обязался их заиметь  - и с детства домогаться маменьки. Вот и вопрос: подавленный инстинкт одержал победу, или это сознание расширило зону своего владычества до прежде недоступных и сокровенных участков тела и души? Ведь, в сущности, и Фрейд, этот Маркс сексуальной революции, отдавая бытийный приоритет темному либидо, стремился возвести сознание на такой аналитический уровень, чтобы оно психически просветляло его в себе. Психоанализ - клич к сознанию: выше и дальше. Прежде неосознанное - осознай! Прежде немыслимое - помысли! Если бедствие экономических кризисов разрешается плановым ведением хозяйства, то болезнь психических неврозов исцеляется осознанием вытесненных влечений. И результатом сексуальной революции сплошь и рядом стало не столько торжество секса, сколько торжество сознания над сексом. Если раньше он упрямо прятался в штаны, под юбку, под одеяло, оставаясь стихийно возбудимым и неуправляемо приятным, то теперь сознание вытащило его на свет и стало пользоваться им как угодно: в любых позах, для любых целей - коммерции, революции, поддержания истеблишмента, сокрушения истеблишмента... Само наслаждение, извлеченное из семенных протоков, стало проводником идей, выгод и тенденций. Все это в широком смысле именуется порнографией, которую можно определить как дисциплину осознания, отчуждения и изображения секса.
        Значит,  социальная и сексуальная параллели все-таки пересекаются. "Идеология и порнография - близнецы-сестры". Предмет обеих - торжество материальных и социальных низов: трудящихся классов, совокупляющихся органов. На плакатах - цеха и поля, над которыми нависает могучая рабочая рука. На рекламах - нагая краса, призывающая к действию могучий производительный орган. Но то и другое - всего лишь "эйдосы"4: идеи и виды. Орудия для власти сверхсознания, которое раньше, в эпоху просто сознания, еще чуждалось и боялось материальных низов, взывало к духовному, разумному, доброму, вечному. Потом совершило переворот, опрокинуло это незрелое, классическое сознание посредством материальных низов, чтобы тут же возвыситься над этими низами и сделать их орудием своего идейно-эйдетического господства. Картины вдохновенного труда. Кадры впечатляющего блуда. Две формы ментальности: "идео" и "порно". Пишем: "труд" и "блуд". Остальное - в уме.
 
 
 

_________________________________

1 Эти слова французской писательницы, из ее романа "Воспоминания Адриана" (М., "Радуга", 1984, с. 38), Иван Соловьев взял эпиграфом  к своей работе "Теория соприкосновения". Все примечания к текстам  Ивана Соловьева принадлежат составителю.
2 Евангелие от Иоанна, 20:27.
3 Wilhelm Reich  (1897-1957) - австрийский психотерапевт.  В черновике своей работы Иван Соловьев проводит аналогию:  если Фрейд - Маркс сексуальной революции, то Райх - ее Ленин.
4 "Eidos" -  древнегреческое слово, обозначающее  одновременно и  "вид" и "идею" (все эти  слова одного корня).

                                              Продолжение