Многими резкими чертами знаменитый философ Николай Федорович Федоров напоминает бессмертного Акакия Акакиевича Башмачкина. У обоих - двоение имени-отчества или имени-фамилии, знак повтора по отношению к отцовству, из которого выросла целая федоровская философия "воскрешения отцов". Федоров возвел свое отчество в свою фамилию, а свое отношение к почти неизвестному ему отцу - в главное и всеобщее дело человечества. Если Федоров, незаконорожденный сын, в раннем детстве был покинут отцом, то Башмачкин совсем не знал своего отца, потому что родился уже после смерти его (видимо, не совсем естественным образом, потому что мать его во время родов была уже старуха - как библейская Сарра, рождающая Исаака).

Оба служили при буквах: Федоров - библиотекарем, Башмачкин - переписчиком. У них было одинаковое жалование - 400 рублей в год, - и вместе с князем Мышкиным, которому генерал Епанчин за изящество почерка назначает такое же жалованье, они могли бы служить в одном присутственном месте. /1/ Оба были крайне неприхотливы в быту, ели и спали Бог знает как, не замечая неудобств жизни.

Оба были погружены в таинственный мир букв и отдавались ему со страстью и воображением. Акакий Акакиевич больше всего на свете любил переписывать, а Николай Федорович видел в письме основу цивилизации и резко критиковал скоропись, тенденцию к убыстренным формам письма, характерную для торопливого века прогресса (19-го). Он ратовал за красоту букв, за самоценность медленного письма как священнодействия.

"Занимаясь формами букв, буквально - буквоедством, эта наука (палеография) пользуется большим презрением у некоторых прогрессистов, а между тем формы букв говорят гораздо более слов, искреннее их; формы букв неподкупнее слов... Именно буквоедство и дает палеографии возможность определять характер эпох... Буквы готические и уставные, выводимые с глубоким благоговением, с любовью, исполняемые как художественная работа, как молитва..." /2/

Да ведь тут не только тема и пафос, но и сама интонация восходит к Гоголю:
"Мало сказать: он служил ревностно, - нет, он служил с любовью. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты... Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало." /3/

И уж конечно, Башмачкин согласился бы с Федоровым, что "формы букв говорят гораздо более слов, искреннее их"; гоголевскому герою оттого и представилось затруднительным переставить глаголы из первого лица в третье, что он привык иметь дело с буквами, а не словами, с красотой чистых форм, а не с условностью и лицемерием значений.

Порою кажется, что Федоров - это Башмачкин, прошедший через школу самосознания у героев Достоевского. Промежуточными звеньями между Башмачкиным и Федоровым выступают Вася Шумков из "Слабого серрдца" и, конечно же, князь Мышкин из " Идиота", в которых происходит повышение образа переписчика из канцелярской крысы до чуть ли не "князя Христа". Если Башмачкин - это сентиментальная пародия на средневекового переписчика, раба и послушника Божия, то в Мышкине происходит восстановление первообраза, пародия еще раз пародически переворачивается, и из умелого канцеляриста, каким выступает Мышкин в сцене испытания его каллиграфических способностей у генерала Епанчина, опять восстает святой. /4/

Теперь, после такой интенсивной и возвышающей литературной переработки у Достоевского, этому типу остается только сойти со страниц и зажить своей собственной исторической жизнью, - не иначе, однако, как вступив поначалу, как положено персонажу, в переписку с самим автором. Письмо Федорова Достоевскому, начатое в 1878 г., дописывалось уже после смерти адресата, разрослось до 400 страниц и стало тем основным сочинением Федорова - "Вопрос о братстве...", которым и вошел он в историю. .

Федоров, "буквоед-праведник", конечно, освящен и подготовлен Достоевским и возможен только после князя Мышкина, наследника древнерусских переписчиков и страстного любителя их почерков. Но и с прообразом всех "буквоедов", с Башмачкиным у Федорова немало общего. Вот еще параллельные места из двух житийных описаний: "Он не думал вовсе о своем платье..." (Гоголь о Башмачкине) "Федоров никогда не носил шубу..." (Лосский о Федорове). "...Ходил зимой и летом в одном и том же стареньком пальто... Впечатление его значительных лет усугублялось одеждой, очень старой и ветхой" (Семенова о Федорове)./5/

"Приходя домой, он /Башмачкин/ хлебал наскоро свои щи..., вовсе не замечая их вкуса, ел все это с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог на ту пору."

"Он занимал крошечную комнату... Его пища состояла из чая с черствыми булочками или соленой рыбы. Часто месяцами Федоров не употреблял горячую пищу." (Лосский о Федорове).

И кончили свою жизнь почти одинаково - простудой, связанной с непривычной для таких аскетов переменой одежды. Для Башмачкина , привыкшего ходить в потертой шинели, роковой стала покупка новой шинели. А для Федорова, привыкшего и зимой ходить без шубы, роковым стал день, когда в жестокий декабрьский мороз 1903 г. друзья уговорили его надеть шубу. Федоров заболел воспалением легких и скончался - подобно тому, как Башмачкин на петербургском морозе схватил грудную жабу и скончался.

Основная мысль Федорова - о причинах небратского состояния людей и о средствах восстановления всеобщего братства /6/ - тоже как бы подсказана бьющим в сердце вопросом Акакия Акакиевича, обращенным ко всем, кто сильнее, ученее, богаче его: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" - и в этих проникающих словах звенели другие слова :"Я брат твой". Так и продолжают звенеть эти слова в сочинении Федорова, вырастая в метафизический зов: "Это вопрос о том, что нужно делать для выхода из небратского состояния. И в таком виде этот вопрос обязателен для всех сынов человеческих и тем более для крещеных во имя Бога всех отцов..." (с.62).

Правда, вопрос о воскрешении отцов как-то не звучит в сознании Акакия Акакиевича. Хотя, как и Федоров, он не знал своего отца, но, в отличии от Федорова, от был законным сыном своего отца и не только носил его отчество, но и повторил его имя в своем. "...Видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий". Акакий Акакиевич был , в известном смысле, образом и подобием своего отца, повтором имен символически обозначив то простое обстоятельство, что и все дети продолжают в себе жизнь своих родителей и потому не столь обеспокоены бытием их праха вне себя, как это было в случае с Федоровым, отлученным от своего настоящего отца и вынужденным носить не только отчество, но и фамилию крестного отца (или крестившего его священника, тоже Николая Федорова). /7/ Воскрешение предков для Акакия Акакиевича Башмачкина не проблема, потому что он сам, как сказано в Библии, в корень их, по роду и подобию их: он сам Акакий и сам Башмачкин, то есть носит ту же фамилию, что "и отец его, и дед... все совершенно Башмачкины..."

Оба наши героя воспринимаются как "праведники, неканонизированные святые" /8/, и их жизнь легко укладывается в жанр жития - собственно, стилизацией такового и является повесть Гоголя. Но оба святые с какой-то демонической изнанкой, грозящие кулаком человечеству, снимающие шинели и шубы с богатых и знатных людей - Башмачкин в своем посмертном бытии призрака, а Федоров - в своих посмертно опубликованных сочинениях, где он клеймит ученых, богатых, прогресс, который служит якобы служит только отвлеченному знанию, бесполезной роскоши и чувственному комфорту. Как Башмачкин мстит эгоизму сильных и богатых мира сего, так и Федоров клеймит "праздность, как матерь пороков, и солипсизм (или эгоизм), как отца преступлений" - все "ученое сословие... как порождение праздности... и индивидуализма" (с.69). Удивителен и жуток этот мстительно-обличительный пафос посмертия - при кротко-праведной, тишайшей жизни, полной лишений, каллиграфических восторгов и мечтаний не от мира сего.

Интересно проследить, как постепенно разворачивался тип Акакия Башмачкина в духовной истории России, поднявшись сначала до князя Мышкина, а затем и развернувшись в трибуна воскресительной революции. Может быть, в каждом Акакии Акакиевиче сидит свой тайный Федоров - и только ждет какой-нибудь очередной смуты, чтобы выйти наружу и указать всем-всем-всем сверкающий путь к могилам и звездам? Иные считают федоровский проект мироспасительным, "первым движением человеческого духа вперед по пути Христову" (Вл. Соловьев); другие - одним из тончайших искушений, вроде тех, каким дьявол подвергал Христа в пустыне. Но как ни относиться к "общему делу" Федорова - несомненно, что в его основаниии лежит совсем маленькое дело Акакия Акакиевича. Потертая шинель. Петербургский мороз. И вопрос о братстве.

* Акакий Акакиевич Башмачкин (1790-е? - 1830-е ?) - герой повести Н. В. Гоголя "Шинель" (1839-1841), самый маленький из всех "маленьких людей" в русской литературе.

Николай Федорович Федоров (1829-1903) - великий русский мыслитель, родоначальник космизма, автор "Философии общего дела", в которой призывает к победе над смертью и воскрешению "праха отцов."

/2/ Н. Ф. Федоров, "Вопрос о братстве..." Сочинения. М., Мысль, 1982, с. 82. Все дальнейшие цитаты - по этому изданию.

/3/ Н. В. Гоголь, цит. соч., с. 116, 117.

/4/О соотношении Башмачкина с героями Досттоевского см. М. Эпштейн, О значении детали в структуре образа. "Переписчики" у Гоголя и Достоевского, журнал "Вопросы литературы", 1984, #12, с.134-145.

/5/С. Г. Семенова. Н. Ф. Федоров и его философское наследие. Предисловие к кн. Н. Ф. Федоров, Сочинения. М., Мысль, 1982, сс. 11,12.

/6/ Название главного труда Федорова: "Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т.е. немирного, состояния мира и о средствах к восстановлению родства. Записка от неученых к ученым, духовным и светским, к верующим и неверующим".

/7/ Светлана Семенова. Николай Федоров. Творчество жизни. М., Советский писатель, 1990, сс. 10-11.

/8/ Н.О.Лосский, цит. соч., с. 103.

Указатель русских страниц