Михаил Эпштейн

ПЛАСТИКА ТЕКСТА

Критика занимается прочтением и толкованием текстов, но остаются практически неоговоренными условия их читаемости. Почему один текст больше читаем, чем другой, что делает его читаемым, или "читабельным"? Скажем, тексты Гегеля хуже читаемы, менее пластичны, чем тексты Вл. Соловьева, хотя по степени воздействия на философскую мысль Соловьев не может сравниться с Гегелем.

Почему один текст втягивает в себя, не позволяет оторваться, буквально силком тянет за собой читателя и в конце выбрасывает его счастливо опустошенным? А другой текст, вроде бы умный и содержательный, oтталкивает от себя, вызывает почти физическую неприязнь.

Способность втягивать в себя есть некое ландшафтное свойство проходимости. Движение мысли родственно движению вообще, т.е. нуждается в направленности, постепенности, последовательности. Слова должна быть проникаемы, их корни, этимоны, первообразы - слагаться в некоторый пластический жест, пространство сдвига и передвижения. Чтение - это передвижение по тексту, который, следовательно, должен быть удобной и увлекательной дорогой, крутой, захватывающей, но главное - проходимой, открывающей направление и просвет. Текст нечитаем, если корни слов торчат в разные стороны, первообразы выворочены, пространство расколото вдребезги - это как босиком ходить по гравию, по мелким острым камешкам, которые перекатываются в разные стороны. Или продираться через спутанную чащу леса.

У Бахтина, например, слова прекрасно ориентированы в пространстве, слагаются в жест и влекут за собой читателя, побуждают читать, т.е. двигаться вместе с текстом, от слова к слову, как хорошая картина заставляет глядеть на себя. Вот простейшая фраза:

"Смех не дает серьезности застыть и оторваться от незавершимой целостности бытия".1

Застыть и оторваться от целостности - это пластически связное движение внутрисловесных образов. Так капля смолы может застыть и оторваться от текучего разреза на дереве, и тогда ее легко отколупнуть от ствола. Кроме того, у Бахтина работает звукопись и внутренняя рифма. "Не дает... застыть... оторваться от бытия" - здесь перекликаются разнообразные сочетания гласных с "т":"дает", "стыть", "от...вать", "от", "быт". Бытие может застыть, но смех не дает.

Пример трудно читаемой, образно запутанной фразы мы возьмем у философа Густава Шпета. Занимая видное место в истории русской мысли, он, однако, не отличался стилевым изяществом - свойство, редкое у русских мыслителей, которые часто выходили из рядов писателей или входили в эти ряды, во всяком случае, относились к своему труду как одновременно философскому и литературному. Вот предложение, которым начинается один из "эстетических фрагментов" Шпета:

"Термин "слово" в нижеследующем берется как комплекс чувственных дат (данных - М.Э.), не только воспринимаемых, но и претендующих на то, чтобы быть понятыми, т.е. связанных со смыслом и значением".2

Это как раз тот случай, когда корни слов, как и грамматические окончания, торчат в разные стороны, затрудняя пластическое движение читателя по тексту - вместо плавной дороги ряд рытвин. Движение, каким "берется" термин, и движение, которым "воспринимаются" даты - это пластически сходные движения, но в данной фразе они относятся к разным объектам, так что пластической связи между ними не возникает, а сходство мешает чувственно ухватить их различие. Одиноко торчит слово "нижеследующем", жестикулируя в совершенно другом направлении, чем "браться". ""Не только воспринимаемых, но и претендующих..., т.е. связанных" - в этих трех пространственно наполненных словах не прослеживается никакая пластическая связь, логика словесного жеста. Почему "претендующих" - это "связанных"? На абстрактно-логическом уровне это можно обосновать, но увидеть это внутренним зрением нельзя, т.е. тело читателя не вовлекается в процесс чтения на уровне чисто образных перцепций и моторных побуждений. Длинные грамматические окончания причастий тоже торчат в разные стороны и не соотнесены единым пространственным рисунком. Особенно сбивает "...понятыми, т.е. связанных...", которые стоят в разных падежах и относятся к разным слоям предметности, но поставлены в смысловую позицию однородных членов. Такой образно раздерганный текст может оказаться интеллектуально полезным, но не создает условий для читательского вхождения и продвижения в своей пространственной среде.

Есть разные виды мышления, в том числе и такие, которые производят обзор понятий с некой высоты - табличное, словарное, статичное мышление. Но чтение, как и письмо - это моторика мышления, которое телесно нащупывает себе путь в пространстве, размечая его первообразами, этимонами слов. Даже такие абстрактно-философские термины, как "развитие", "снятие", "предположение", "утверждение", " связанный", "отвлеченный", содержат пространственный жест, который требует пластической завершенности. Философское чтение - это не только логическое понимание, но и бессознательный процесс чувственного созерцания движущихся понятий, которые либо вовлекают читателя в свою процессию, либо беспорядочной толпой проносятся мимо, интеллектуально раздавливая его или выталкивая на обочину.


1 Михаил Бахтин. Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Возрождения. М., Худ. лит., 1965, с.134).

2 Г.Г.Шпет. Сочинения. М., "Правда", 1989, с. 380.


Виртуальная библиотека. Каталог

Указатель русских страниц


Copyright © Mikhail Epshtein 1997
При цитировании обязательны ссылки на источник и указание электронной страницы.