Мы предлагаем придать "метаболе" более узкий и конкретный смысл, введя ее в систему тропов наряду с уже существующими, и главным образом, для восполнения очевидно пустующей, теоретически необозначенной области, лежащей между метафорой и метонимией. "Метабола" в переводе с древнегреческого буквально означает "пере-брос"; обычные значения того слова - "поворот", "переход", "перемещение", "изменение". В химии и биологии метаболизмом называют обмен веществ, в архитектуре - использование динамических градостроительных моделей с заменяемыми элементами ("плавающий город" и.т.п. ).

С точки зрения поэтико-стилистической, метаболой целесообразно назвать такой тип тропа, который раскрывал бы сам процесс переноса значений, его промежуточные звенья, то скрытое основание, на котором происходит сближение и уподобление предметов. В чем здесь отличие от метафоры - показывает определение, сформулирование в "Общей риторике":
" Мы можем описать метафорический процесс следующим образом:

Метабола - это именно выведение в дискурс промежуточного понятия Д, которое становится центральным, объединяет удаленные предметные области и создает непрерывный переход между ними. "Небо, помещенное в звезду, - ночь" (Иван Жданов): здесь небо и ночь вводятся между собой не в метафорическое, а в метаболическое отношение - через явленное в дискурсе П, "звезду", которая равно принадлежит обеим сближаемым областям: неба и ночи. Через это П совершается "обмен веществ", или, точнее, обмен значений в образе-метаболе. Небо и ночь, не связанные ни метафорическим "сходством", ни метонимической "смежностью", узнают друг друга в "звезде", как соединительном звене двух реальностей, через которое они могут превращаться и даже отождествляться. Отсюда эти поэтические "уравнения", которые придают четкую синтаксическую форму и даже формулировочность образам-метаболам:

Море, что зажато в клювах птиц, - дождь.
Небо, помещенное в звезду, - ночь.
Дерева невыполнимый жест - вихрь.
(Иван Жданов)

В одной из этих прежних своих статей4 я обозначил данный тип образа как "метаморфозу" - учитывая, что к этому термину уже прибегали ученные, пытавшиеся расширить традиционную классификацию тропов (в частности, академик В. Виноградов). Но термин "метаморфоза", в принципе верно характеризуя указанное "превращение" составляющих образа, не вполне точен по той причине, что предполагает развертывание этого процесса во времени, слишком прямо отсылает к превращениям того типа, которые описаны в "Метаморфозах" Овидия и связаны с наивно-мифологической верой в универсальное "оборотничество" всех предметов. Для современной поэзии существен не процесс взаимопревращения вещей, а момент их взаимопричастности, лишенный временной протяженности и сохраняющий их предметную и смысловую раздельность.

Метабола - это и есть такой мгновенный "переброс" значений, благодаря которому предметы связуются вневременно, как бы в пространстве многих измерений, где оно может совпасть с другим и одновременно сохранять отдельность. Эти крайние члены метаболы - таковы в приведенном примере "дождь" и "море", "небо" и "ночь", "дерево" и "вихрь" - можно назвать метаболитами. Между ними не перенесение смысла по сходству или смежности, не процесс превращения во времени, а вневременная причастность через посредствующие звенья, которые можно назвать медиаторами: клювы птиц, разбрызгивающие море по каплям и делающие его дождем; звезда, которая сгущает тьму вокруг света и сквозь небо являет ночь; жест, каким дерево рвется за собственный предел и становится вихрем. Метабола - это новая стадия объединения разнородных явлений, своеобразный троп-синтез, воспроизводящий некоторые особенности тропа-синкрезы, т.е. метаморфозы, но возникающий уже на основе ее расчленения в классических художественных формах переноса: метафоры и метонимии.

Если на синкретической стадии явления превращаются друг в друга (полностью отождествляются), а на стадии дифференциации уподобляются друг другу чисто условно, "как бы", то на стадии синтетической они обнаруживают безусловную причастность друг другу, т.е. превратимость при сохранении раздельности, интеграцию на основе дифференциации. Явления разделяются медиатором - и одновременно соединяются им. Метаболиты не превращаются друг в друга (как в метаморфозе - юноша и цветок, "Нарцисс"), не уподобляются друг другу (как в метафоре, например, "березовый ситец", где между березой и ситцем нет никакой реальной связи, никакого посредника, только зрительное сходство черно-белых узоров). Метаболиты ("небо" и "ночь") частью совпадают (в медиаторе - "звезде"), частью остаются раздельными, т.е. приобщаются друг к другу при сохранении самостоятельной сущности.

Введение третьего, промежуточного члена в структуру образа придает ему новое качество достоверности сравнительно с метафорой: между предметами обнаруживается не просто сходство, но схождение в некоей третьей точке, откуда вырастает сам объем включенной и освоенной реальности. Дело не только в том, что к И и Р добавляется еще П, - благодаря этому опосредованию само И теряет свое однозначное качество "исходности", а Р - "результатности". В двучленной метафоре эти два члена, как правило, четко разделяются по своим функциям: исходной и результативной, или прямой и переносной, реальной и иллюстративной.

Например, метафора "сердце горит" заключает в себе И ("сердце"), употребленное в прямом значении, и Р ("горит"), употребленное в переносном значении. Прямое значение слова "горит" и переносное значение слова "сердце" здесь исключаются из контекстуального поля. Если же вводится третий, промежуточный член, то крайние два оказываются взаимообратимыми в своей "исходности - результатности", образ балансирует между ними, как, например, в стихотворении И. Жданова "Тихо сердце, как осень, горит..." Здесь горение - это промежуточный член между сердцем и осенью, которые обнаруживают некую общую, скрытую в них реальность. И в дальнейшем развитии образа уже невозможно закрепить за одним статус И, а за другим статус Р, поскольку "горение" происходит равным образом в обоих мирах: осеннего леса и завороженного сердца. Каждый из них и оказывается первичной реальностью, и отражением другой реальности; прямые и переносные значения могут меняться местами, потому что найдена и словесно выражена третья реальность - "горения", в которой одинаково сходятся первые две. Образ становится обратимым. Поэтому в предлагаемой нами формуле образа-метаболы не только П выводится из скобок (поскольку промежуточный член присутствует в самом дискурсе), но и стрелки становятся двунаправленными: каждый из крайних членов может восприниматься как Исходный и Результирующий:

Метафора:

И > (П) > Р ГЛАЗА > (СИЯНИЕ) > ЗВЕЗДЫ

Метабола:

И/Р <> П <> Р/И НЕБО <> ЗВЕЗДА <> НОЧЬ

Корни метаболической поэтики, разросшейся в самостоятельную систему у поэтов 80-х гг., так называемых метариалистов,5 обнаруживаются у классиков поэзии ХХ века - Р.-М. Рильке, П. Валери, О. Мандельштама. Например, одно из сложнейших для понимания стихотворений Мандельштама "Сестры - тяжесть и нежность, одинаковы наши приметы..." являет свой прозрачнейший смысл именно в плане метаболической образности: подыскиваются те "промежуточные понятия", через которые вступают в опосредованную связь свойства тяжести и легкости, грубости и нежности. Образность этого стихотворения пролегает как раз через зону П, по отношению к которой И и Р оказываются вполне обратимыми: невозможно зафиксировать за одними словами прямые значения и статус исходных, а за другими - переносные и статус результативных. Сама реальность оказывается как бы сплошь промежуточной - не точечно-дискретной, как в метафоре, а тянущейся, континуальной.

Сестры - тяжесть и нежность, одинаковы наши приметы.
Медуницы и осы тяжелую розу сосут.
Человек умирает. Песок остывает согретый,
И вчерашнее солнце на черных носилках несут.
Ах, тяжелые соты и нежные сети!
Легче камень поднять, чем имя твое повторить.
У меня остается одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.

Что общего между всеми этими столь разнородными областями: соты и сети, камень и имя...? Переход тяжести в нежность и обратно, обмен этими свойствами у соответствующих предметов. Легчайшее - "имя" - оказывается более тяжелым чем "камень", а повторить - труднее, чем поднять. Самой тяжкой заботой оказывается легкость существования, избыток времени (вопреки представлению о заботе как недостатку, нехватке, здесь сам звуковой строй обнаруживает общность "заботы" и "избытка"). "Соты" и "сети" - это переплетение "мягкости" и "твердости" в самой фонетической ткани слов, не говоря уж о тяжести наполненных сот и легкости сквозящих сетей. И далее - воздух тяжелеет, замутняется, обнаруживая свойства темной воды... Мимолетное, эфемерное время обнаруживает тяжесть почвы, вспаханной плугом... Наконец, образная доминанта всего стихотворения - это розы, в бутонах которых наглядно выражен признак "тяжести", а в лепестках - "нежности". Розы были "землею" - и они же плывут по воде:

Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была.
В медленном водовороте тяжелые, нежные розы,
Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.

По сути, метабола - это и есть "двойной венок", заплетенный в водовороте медленно вращающейся реальности, свитой в себе, развивающейся из себя, словно лента Мебиуса, в которой никак нельзя определить точку, грань, разрыв, где внутренняя сторона переходит во внешнюю и обратно. Образ-метабола разворачивает волновую (а не корпускулярную) картину мироздания, в которой сходства-подобия отдельных предметов переходят в их плавные схождения, а разрозненные частицы вовлечены в энергетическое поле всеобщей и взаимной причастности. Здесь нет "уподобляемого" и "уподобляющего", реального переднего плана и условно-иллюзорного заднего, нет деления слов на "исходные" и "результирующие", значений - на прямые и переносные... Но есть растянутое на весь объем реальности П - превращение, переход, промежуток, в котором умещается все: между тяжестью и нежностью, между морем и дождем, между ночью и небом, между деревом и вихрем.

При этом метонимический способ связи, по смежности, привходит контрапунктом в возрастание метаболического образа: осы смежны розе, роза - земле, дождь - морю, дерево - вихрю. Но в том и состоит качественное отличие метаболы от метонимии, как и от метафоры, что двучленность преодолевается в растянутом промежутке, в неделимом на части третьем, среднем члене - органике всюду прорастающего, многомерного и абсолютно реального бытия.

В метонимии один член, результирующий, замещает собой другой, исходный, перенимая его прямое значение в качестве своего переносного. Например, в метонимии "все флаги в гости будут к нам" исходное значение тропа - "страны, державы", результирующее - "флаги", переносным значением которого и становятся "страны". Метабола же не заменяет одного другим, а ищет третьего, в котором одно проступало бы через другое, как небо проступает в ночи - через звезду, как дождь проступает в море - через клювы птиц, как земля проступает в розе - через ее тяжесть, как вихрь проступает в дереве - через его порывистый и невоплотимый жест, как камень проступает в имени - через труд его произнесения, как легкость проступает в заботе - через избыток времени. Вещи не заменяют друг друга, не уподобляются друг другу, но проступают друг в друге, образуя нечто третье, недвойственное, неделимое - в образе-метаболе.

Не подобие и не соседство, а причастность, ипостасность. Такова высшая степень реальности, которая обнаруживается в этом виде тропа, - реальность, ведущая от двух видов двоицы к третьему виду - Троице, вводящая в тайну ее неслиянности-нераздельности.

1986

2Ж.Дюбуа, Ф.Эделин и др. Общая риторика. М. , "Прогресс" , 1986, с. 56.

3Там же, с. 197.

4"Поколение, нашедшее себя. О новой поэзии 80-х годов." "Вопросы литертуры", 1986, #5, сс.64-72.

5 См. М. Эпштейн. Парадоксы новизны. О литературном развитии Х1Х - ХХ веков", М., 1988, сс.159-166.

Указатель русских страниц