Михаил Эпштейн. Философия возможного. Часть 2.

                   4. Метафизика деконструкции: основные термины
 
        Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим те понятия, которые Деррида больше всего рационализирует и которые наиболее характерны для его мышления: "diffеrance", "отсрочка", "след", "восполнение" (supplement). Ряд других понятий - "знака", "игры", "письма", хотя и своеобразно толкуются у Деррида, являются общими для гуманитарного знания.

        В четырех упомянутых "самых дерридеанских" понятиях есть нечто общее - и поняв это общее, мы также поймем, почему "возможное" не включается в их число. Все эти понятия содержат в себе отрицание метафизики присутствия - и вместе с тем отрицательную интенцию присутствия, которое устойчиво прослеживается в самих формах его устранения.

        Поясним это прежде всего на примере "diffеrance",  важнейшем термине, производном от французского diffеrer (латинского differre) и содержащем в себе двойное значение - "различать" и "отсрочивать". Согласно Деррида, знак не только входит в отношения различия  со всеми другими знаками, но и входит в отношение отсрочки  с означаемым. "Знак, в этом смысле, есть отсроченное присутствие".[1]  Классическая теория знака полагала, что  означаемое - то, что замещается знаком, -  отсутствует лишь временно и условно, что значение знака в том и состоит, чтобы удерживать означаемое, напоминать о его присутствии в прошлом и предвосхищать его присутствие в будущем. Деррида  оспаривает сам бытийный статус означаемого как присутствующего или отсутствующего. "Если вытесненное присутствие определенно и неумолимо откладывается на потом,  это не потому что некое присутствие остается отсутствующим или скрытым. Скорее, diffеrance поддерживает наше отношение с тем, что... находится вне альтернативы присутствия и отсутствия..."[2]  
  
        Среди многих сфер означаемого можно выделить, например, то, что Фрейд назвал "бессознательным".  Бессознательное посылает нам множество своих знаков и замещений без малейшего намека на то, что оно может выйти из-за этих своих "временных" заслонов и обнаружить свое непосредственное присутствие. Бессознательное "отличается от себя" и "отсрочивает себя" во множестве своих следов: неврозов, сновидений, оговорок и т.д., - но не существует само по себе, как некая вещь, и никогда не предъявляет себя, как некая явь. "Инаковость "бессознательного" обращает нас не к горизонтам других, прошлых или будущих присутствий, но к "прошлому", которое никогда не было и не будет настоящим..."[3]  

        Хотя Деррида в приведенных выше высказываниях оговаривает, что "отсрочка" отменяет всякое возможное присутствие, это рассуждение противоречит смыслу самого слова "отсрочка", которое означает перенесение срока, а не его отмену. Деррида, как правило, вербует в свой терминологический лагерь именно те слова, которые можно оговорить, придать им обратный смысл, вывернуть наизнанку, - но при этом, как негативы, они точно воспроизводят форму, которая в них запечатлелась, в данном случае - форму присутствия. "Отсрочка" означает: не сейчас, а потом, но оба момента нанесены на шкалу времени, на карту присутствия.

        Больше того, эта разница между "сейчас" и "потом" уДеррида  конституирует само время, которое  длится и тянется именно в результате отсрочки, как невозможность присуствия. "Diffеrer" по-французски значит и "различать(ся)",  и "откладывать, отсрочивать, медлить с", что в качестве определения времени превращает его в чистый промежуток. "Diffеrer в этом смысле значит овременять, прибегать к сознательному или бессознательному опосредованию, временному и создающему время, тому обходу, который откладывает совершение или выполнение "желания" или "воли"..."[4]

         Итак, отсрочка  - не просто свойство знака, который всегда откладывает означаемое на потом, но природа  времени, тот интервал, который и есть время. Но если время есть не что иное, как отсрочка,  то сама форма присутствия, или тождества, хотя и предположительно упраздненная в качестве "метафизики",  все-таки сохраняется и даже задает форму времени. Время формируется переброской присутствия из одного момента в другой, последний момент задается как повторение, т.е. восполнение несостоявшегося первого. Время тянется и развертывается, подобно пространству, поскольку между его моментами нет качественного различия, а есть только отдаление, промедление, когда ничего не происходит. Между этими моментами ничего не происходит, кроме механической растяжки, тиканья часов и вращения стрелки, поскольку время ничего не добавляет и не меняет - только отсрочивает. "Присутствие" исчезает - но зато само время выступает как слепок этого исчезнувшего присутствия, как его абстракция, поскольку место конкретного события теперь занимает "присутствие его отсутствия", т.е.  само время.  Отсрочка означает пустое, бескачественное время,  в котором последующий момент есть лишь отсрочка предыдущего.  Такое время знакомо нам по пьесе Беккета "В ожидании Годо", где приход Годо откладывается на неопределенный срок. Отсрочка - это различие, действующее в рамках тождества: поскольку то же самое "нечто" переносится с одного момента времени на другой, время становится самотождественным и устраняется как качественное время. 

        Причем деятельностью различения (diffеrance) создаются и пространственный, и временной промежуток, - но тем самым устраняется радикальное различие между временем и пространством.  "Конституируя себя, разделяя себя динамически,  этот интервал есть то, что можно назвать промежутком, становящимся пространством времени или становящимся временем пространства - овременением.  Это... я и предлагаю назвать первописьмом, первоследом, или diffеrance. Которое (есть) (одновременно) образование пространства (и) времени (временение, temporization)".[5]  Время тянется и развертывается, подобно пространству, поскольку между его моментами нет качественного различия, а есть только отдаление, промедление, когда ничего не происходит. На  месте времени остается бесконечно растяжимый  промежуток, который можно назвать и временем, и пространством, в их неразличенности. Diffеrance (различение) оборачивается indifference (безразличием).

         Как ни парадоксально, та самая отсрочка, которая, по Деррида, устанавливает время, позволяет течь времени, - она же устраняет и само время, превращая различенные моменты в тождественные, поскольку последний есть лишь отсрочка первого. Время ничего не различает и не изменяет, оно есть лишь функция отсрочки. В своей книге-манифесте о постмодерной теологии Марк Тейлор, последователь Деррида, так рисует царство вечного промежутка: "Универсальность середины предполагает, что промежуточное не проходит, оно "постоянно". Всегда ни то ни се, "вечное" время середины не начинается и не кончается".[6]

        Вот почему постмодернистская парадигма, во многом сформированная философией Деррида, исключает время: понятое как отсрочка, оно оказывается отсрочкой самого времени. На языке diffеrance "после" звучит как "никогда". "После!" - этим словом указывают возможность, которая откладывается на потом, заведомо не воплощается, остается возможностью, а значит, заключает в себе нечто невозможное. Девочка папе: "пойдем гулять!" Он, устроившись на диване с книгой: "Потом!" Гражданин государству: "когда же мы построим наконец справедливое  общество?" Государство, расширяя свою военную и бюрократическую мощь: "Потом!" Человек - тому, кого воображает  Богом: "когда же перестанут страдать невинные?"  Бог, занятый установлением   экуменических контактов между церквями: "Потом!"

         Это "потом", войдя в плоть и кровь нашего времени, стало поствременем. Само понятие постмодернизма,  этого жизнерадостного загробья, "всего" после всего, вытекает из философии отсроченных ожиданий. Ни история, как продолжение времени, ни эсхатология, как конец времени, не заполняют этого промежутка, но сохраняют за ним значимость чистой отсрочки.  Людям постмодерна остается ждать прихода времени с той же опаской и надеждой, как ждали когда-то прихода конца времен. "Послевременье" не есть, однако, ни время, ни вечность, но метафизика чистого повтора, поскольку один и тот же момент времени, откладываясь на потом, воспроизводится в форме "вечного возвращения". Девочка повторяет свой вопрос папе, гражданин -государству,  человек - Богу ("Годо"), а в промежутке ничего не происходит.  

      И у самого Деррида проскальзывает сходный мотив, когда diffеrance, в связи с философией Ницше, излагается как миф о вечном возвращении. "Вечное возвращение" - самая метафизическая из всех идей Ницше, та цена, которую он заплатил за разрушение всей прежней метафизики. Бесконечность, из которой со "смертью Бога" был удален момент трансценденции, прорыва в иное, обрела черты самотождества, которое вечно уходит от себя и настигает себя - потому что ему некуда уходить, потому что путь,  открытый пророками иного царства, ему заказан. Diffеrance, поскольку оно работает против всякой метафизики, против радикально иного, чем след или знак, тоже оказывается формой самотождества. Различие в нем лишь образует промежутки между элементами повтора. "На основе разворачивания одного и того же как diffеrance, мы видим проявление самотождественности diffеrance и повтора в форме вечного возвращения".[7]  Как ни метафизична идея вечного возвращения, она есть не что иное, как выражение скрытой метафизичности идеи отсрочки (diffеrance). Если отсрочка является временной, значит, за ее пределом, за приходом Годо, может начаться другое время. Но для этого нужно допустить, что Годо может прийти, что "трансцендентное означаемое" может обрести явь и плоть, что "истина", "сущность", "вечность" не являются только условными знаками. Если же отсрочка не является временной, если нет никакого  "означаемого" за пределом отсрочки, на чем настаивает Деррида, значит, тот самый момент, который отсрочен, будет повторяться вновь и вновь, именно потому, что не может сбыться и уступить следующему моменту, подобно тому, как игла граммофона, застрявшая в борозде и попавшая в капкан "отсрочки", повторяет одну и ту же музыкальную фразу.  

        Сходным образом работает Деррида с не-понятием "следа", которое тоже критически заострено против метафизики присутствия. "След" для Деррида более удобный термин, чем "знак", поскольку знак, по определению, есть отношение означающего и означаемого, а именно это последнее и требуется устранить, представив мир как игру только означающих. Поэтому Деррида, в более строгом смысле, предпочитает говорить "структура следов", "свободная игра следов", самим термином пытаясь упразднить метафизический привкус "означаемого", закрепившийся за термином "знак".

        Но ведь и след предполагает некое присутствие "наследившего", "оставившего след"; как и о знаке, здесь можно спросить "след чего?" Если доверять  значению слова, то именно след создает настойчивое представление о присутствии "наследившего", одержим идеей  пре-след-ования, т.е. нахождения по следу того, кто оставил след.  След исключает алиби,  это всегда след кого-то или чего-то.  На след указывают пальцем - "вот он!" -  как на неоспоримое свидетельство и доказательство присутствия, как на "момент истины". Со "следа" часто начинаются детективные истории, весь интерес которых в том и состоит, чтобы расшифровать след как улику и найти по нему преступника.  Вот почему употребление этого термина опять-таки превращается у Деррида в  оговорку, идущую вразрез с его прямым смыслом: "понятие следа несовместимо с понятием удержания, с понятием прошлого, становящегося из того, что было настоящим. Нельзя мыслить след - и следовательно, diffеrance -  на основе настоящего, или присутствия настоящего..."[8]

        Казалось бы, чтобы избежать малейшего намека на трансцендентный смысл, Деррида мог бы ввести вместо "следа" более удобное понятие, вообще ни к чему не отсылающее, самодостаточное, например, "черта" или "вещь". Но тогда метафизика присутствия полностью восстановилась бы "по эту сторону": "вещь" уже не отсылала бы ни к какому другому присутствию, но сама была бы таким присутствием. Вот почему выбираются такие термины, которые держатся как бы на грани между двумя метафизиками, и мышление движется по этой острой грани, как по лезвию ножа. По одну сторону - присутствие означающих, по другую - присутствие означаемых, и путь между ними прокладывается в абсолютной тонкости следа, который ничего не замещает собой и вместе с тем не представляет и себя, отличаясь тем самым и от знака, и от вещи.

        "Всегда отличая и отсрочивая, след никогда не предъявляет себя таким, каков он есть. Он стирает себя в момент предъявления, заглушает себя в момент звучания..."[9]  След можно представить лишь как некое наименьшее различие, например, различие между двумя оттенками на картине, или двумя звуками в музыке, или двумя знаками на письме. Но сам след не является ни цветным, ни звучащим, ни написанным, он только делает возможными различие цветов, звуков и букв. Он стирает себя в цветах, заглушает в звуках, он присутствует лишь постольку, поскольку исчезает. Или, лучше сказать, он есть возможность всего другого.

        И тем не менее "след" в истолковании Дерриды, несмотря на все оговорки, а точнее благодаря им, становится именно тем, чего автор старается избежать, - метафизической сущностью. Дело в том, что автор очищает след от следов всякого "иноприсутствия" настолько, что след становится чем-то самотождественным. Он не участвует в поле напряженного взаимодействия между двумя присутствиями, между означающим и означаемым. Именно в  этом поле между двумя присутствиями, каждое из которых делает возможным другое, и исчезает само присутствие, равно как и отсутствие, уступая место модальности возможного. Неметафизика возможна только в разрывах метафизики. Если же метафизическое удаляется столь радикально, что след остается единственной реальностью между двух пустот, двух провалов, то сама эта реальность принимает метафизический характер особой сущности, особого первоначала.

         "След есть не только исчезновение истока-подлинника (origin, т.е. начального присутствия.- М.Э.)... он означает, что исток-подлинник даже не исчезал, что он никогда не возникал, кроме как обратным путем, из не-истока, из следа, который тем самым становится истоком истока. Чтобы вырвать концепцию следа из классической схемы, которая выводит его из присутствия, из начального не-следа и которая делает из него эмпирическую метку, следует отныне в самом деле говорить о начальном следе или первоследе (arch-trace)".[10]

        Имыми словами,  след ставится на место той первосущности, того истока-подлинника, само место которого он должен был стереть. Конечно, Деррида мог бы избежать столь явной инверсии метафизического вывода, столь прямой перестановки метафизического места (первоначала) и антиметафизического не-понятия (следа), результатом которой становится перво-след. Конечно, Деррида мог бы оговорить, что "arche" в его понимании - это нечто совсем иное, чем подлинник и происхождение, что это такой первослед, который не существует в том смысле, в каком Руссо мыслит первичное существование "природы", Гегель - "идеи", Ницше - "жизни", Хайдеггер - "бытия". Такую оговорку мы находим у Деррида вслед за вышеприведенным текстом:"...Если все начинается со следа, то, прежде всего, нет первоначального следа".[11] Но эта оговорка скорее приоткрывает, чем прячет метафизический ход, позволяющий установить некое настолько всеобъемлющее начало - ПЕРВОСЛЕД, - что оно уже не может быть опредмечено исторически или эмпирически, как начало во времени или  в  причинно-следственном порядке. Поскольку "всё" начинается со следа, постольку не может быть  "первоначального следа",  в его отличии от "всего". Но это лишь значит, что сам первослед приобретает значение метафизического первоначала и устраняется из исторического порядка следования  вещей. 
 
         Вообще всякое радикальное устранение метафизики само по себе ведет к метафизике; категорическое изгнание присутствия по ту сторону следа, как его "трансцендентного" подлинника, восстанавливает это присутствие по эту сторону, в имманентности  самого следа. Мир, понятый как игра следов, ничем, в сущности, не отличается от мира, понятого как игра природных стихий, или как игра отвлеченных понятий. Во всех этих случаях мы имеем плоскостный, одноуровневый мир, состоящий из "одной" реальности, которая не включает отношения ни к чему другому. След, очищенный от всего, следом чего он является, становится неотличимым от вещи или от понятия, в их тождественности себе. Отсрочка, очищенная от всего, что она отсрочивает, становится неотличима от пребывания в одном моменте времени, а если и допускает его растяжимость, то только как повтор, "вечное возвращение". 

        "Отсрочка" и "след" встают в один ряд с  "восполнением" ("supplement"), которое принадлежит к тому же числу "лукавых", (анти)метафизических терминов Деррида. Их коварство - не только в предусмотренной автором двусмысленности, посредством которой он старается обойти "с тыла" однозначность метафизических концепций. Они коварны в том смысле, что обходят и намерения самого автора, учреждая метафизику в тылу его собственной мысли.

        "Supplement" имеет двойное значение: (1) поставка, снабжение чего-то отсутствующего, недостающего; (2) прибавка чего-то дополнительного, избыточного. Автор играет на этих двух значениях, когда описывает отношение означающего и означаемого.[12]  На первый взгляд, означающее есть лишь "поставка", то есть призвано лишь заменить на время отсутствующее означаемое, возместить недостаток. На самом же деле, означающее есть "прибавка", поскольку означаемое вообще отсутствует, отсрочено "в никогда". Отсюда всегдашний избыток означающих по отношению к означаемым: одно и то же явление обозначается множеством разных способов.[13] Получается, что знак прибавляется к знаку, знаковая система множится и растет на месте "выбывшего", точнее, никогда не бывшего означаемого. Таким образом, "supplement" вводится как обманный жест в отношении метафизики: означающее замещает означаемое - и встает на его место; восполняет недостаток - и создает прибавку в самой системе знаков.

        Но усиленный акцент на втором значении "supplement", на "прибавке" (так же как усиленный акцент на втором значении "diffеrance", на "отсрочке") - разыгрывают ту же двусмысленность уже против авторского намерения, точнее, в пользу другой метафизики, которую вряд ли намеревался учредить автор, - метафизики означающих. "Сверхизобилие означающего, его прибавочный (supplementary) характер есть, таким образом, результат ограниченности, так сказать, результат недостатка, который должен быть восполнен (supplemented)".[14] Некое онтологическое качество вычитается из означаемого и прибавляется к означающему, так что "знак добавляется, происходит как прибавка (surplus)". Здесь использован, кстати, тот же самый термин, что и в "прибавочной стоимости" Маркса - и действительно, означающие растут за счет означаемых, как бы выкачивая из них все жизненные соки, наращивая свой капитал за счет их абсолютного обнищания.
 


[1] Margins of Philosophy, p. 9.

[2] Ibid., p. 20.

[3] Ibid., p.21. О бессознательном ("оно") как потенциальности см. главу "Психология" в третьей части.

[4] Ibid., p.8.

[5]   Ibid., p.13.

[6] Mark C. Taylor. Erring: A Postmodern A/theology, in: From Modernism to Postmodernism. An Anthology, ed. by Lawrence Cahoone. Oxford: Blackwell Publishers, 1996, pp. 526-527.

[7] Margins of Philosophy, p.17.

[8] Ibid., p.21.

[9] Ibid., p.23.

[10] Of Grammatology, p. 61.

[11] Ibid., p.61.

[12] См. вышецитированную его работу "Structure, Sign and Play...", p.91.

[13] Ibid., p. 91.

[14] Ibid., p. 92.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------

                  назад                       оглавление                     вперед