4. ТРОИЧНАЯ МОДЕЛЬ
Подведем предварительный итог. Дуальная модель может быть разрушительной для культурного разнообразия, сплющивать любые промежуточные зоны, сводить на нет различия и подменять их полярностью и идентичностью, борьбой противоположностей. Но и распыление, измельчение различий, лишенных больших дуальных напряжений, тоже не способствует разнообразию. Пыль тяготеет к однообразию, к слипанию в ком, возвращению в аморфную, нерасчлененную массу.
Русская мысль выдвинула и свою идею "третьей зоны", но не промежуточной, нейтральной, а как бы интегральной, объединяющей все противоположности. Соловьевская идея всеединства и всемирной теократии, сращения церкви и государства; "Третий завет" и "религиозная общественность" Мережковского; "святая плоть" Розанова; федоровская идея рукотворного воскрешения мертвых и обретения неба на земле; бердяевская идея всеобъемлющего акта творчества и создания новой земли и нового неба - относятся к числу таких проектов Третьего как всеобъемлющего синтеза, разрешающего все культурные противоречия. Приведу слова Мережковского: "Неразрешимое противоречие земного и небесного, плотского и духовного, Отчего и Сыновнего - таков предел христианства, только христианства. Окончательное разрешение этого противоречия, последнее соединение Отца и Сына в Духе - таков предел Апокалипсиса. Откровение Св. Духа - святая плоть, святая земля, святая общественность - теократия, церковь как царство не только небесное, но и земное..."[1] Очевидно, что такой проект выводит нас уже далеко за рамки самой культуры и представляет собой попытку религиозного преодоления культуры. Сама попытка слияния секулярного с религиозным есть суперрелигиозное или квазирелигиозное действие.
Вслед за Мережковским и Бердяев, постигший бездны и высоты русской полярности, все-таки хотел ее упразднить в чем-то еще высшем, что вело к усугублению, а не разрешению этой полярности. Бердяев пишет: "Мы ищем церковь, в которую вошла бы вся полнота жизни... Этого дуализма /церкви и мира - М. Э./ мы уже не можем вынести, этот дуализм стал безбожным, он умерщвляет религиозную жизнь.... В Церкви должно быть все наше дорогое, все наше ценное..."[2] При этом Бердяев хорошо отдавал себе отчет, что, выступая против дуализма и его разрешения на среднем, "буржуазном" уровне культуры, он опасно смыкается с большевистской или, как он говорит, "скифской" борьбой против буржуазности. Поэтому Бердяеву приходится постоянно отмежевываться от скифства, - уж слишком его пламенная ненависть к мещанской середине напоминает большевистскую. "В борьбе своей против серединности и умеренности всякой культуры она устремляется не вверх, к верхней бездне, а вниз, к нижней бездне. Современные скифы поют гимны не сверхкультурному, а докультурному состоянию".[3] Но ведь и сам Бердяев борется против серединности всякой культуры: "...Творческий порыв, направленный ввысь, пресекается тяжестью этого мира и направляется вниз. Создаются ценности культуры вместо нового бытия, книги, картины, учреждения вместо новой жизни, вместо иного мира. В культуре, в книгах, в картинах и учреждениях происходит как бы умаление самой жизни, иссякание бытия".[4] Получилось именно так, что две встречные критики: скифская критика культуры "снизу" и бердяевская критика культуры "сверху" - исторически сошлись в точке русской революции, которая разрушила всю "срединную" культуру и, следовательно, оказалась грубой, но точной пародией на чаемый апокалипсис. В результате всех усилий Бердяева и его единомышленников апокалиптически преодолеть дуализм русской культуры, этот дуализм не только не был преодолен, но был еще и страшно усилен, поскольку разрушены были и без того тонкие средние слои в культуре. Вместо чаемого слияния духа и плоти, церкви и мира получилось, с одной стороны, разрушение экономики, истлевание обездушенной плоти, загнанной в ловушку воинствующего материализма, а с другой стороны, иссякание бесплотного духа, устремившегося с высот культуры еще выше, в область воинствующей эсхатологии.[5]
Идея "третьего, творческого завета", "завета Святого духа", провозглашенная Мережковским и Бердяевым и нашедшая широкие отклики в Серебряном веке, опасна тем, что, соединяя религиозность и общественность, бездны духа и бездны плоти, опьяняется этим грядущим единством и упраздняет трезвое различие между религией и обществом, тем самым пресекая саму возможность секуляризации. Ведь по Мережковскому, и монастырская жизнь, духовная аскеза - это ложь, и государство - это ложь, поскольку религиозность и общественность не должны пребывать в обособленности друг от друга. Превосходство "Третьего завета" в том, что он сливает противоположности первого и второго заветов, божественного и человеческого, снимает их в Святом Духе... Но такое "сверхбытийное" разрешение противоречий возвращает нас к добытийному состоянию мира, когда в нем еще и нет ничего, кроме самого Духа, парящего над бездною, - нет различия света и тьмы, неба и земли, суши и воды. Объединительное Третье вводится для того, чтобы заменить саму Троицу, свести ее к Одному.
Но в том-то и состоит истина троичного, что оно не сводимо к третьему (в смысле Мережковского и Бердяева), которое якобы соединяет в себе первое и второе. Троичное всегда больше третьего. Этим троичная модель отличается и от гегелевской триады, где "третье" есть синтез, который по определению больше тезиса и антитезиса, снимает в себе их противоположность. Троичное не сводимо ни к полярности, ни к единству, но предполагает нераздельность и неслиянность трех, в том числе неслиянность (1) религиозного, (2) общественного и (3) религиозно-общественного; плотского, духовного и плотски-духовного. Никакая целостность не может и не должна упразднить раздельность своих составляющих, точнее, своих объемлющих краев. Никакой синтез не может вполне примирить тезис и антитезис, устранить их противостояние. Синтез существует наряду с тезисом и антитезисом, а не вместо них. Тезис и антитезис вбираются в синтез неполно, оставаясь за пределами синтеза, как и за пределами срединного своего звена, медиатора. Ни объединение, ни опосредование не исчерпывают всех отношений тезиса и антитезиса друг к другу - отношений иронии и гротеска, пародии и парадокса, амбивалентности и трагикомедии. Ни величавый гармонический синтез, ни деловая нейтральная середина не содержат в себе того, что раскрывается в прямом взаимодействии тезиса и антитезиса - трагедии и иронии их переворачивания, перестановки, взаимоусиления.
Вот почему, говоря о тернарности, важно подчеркивать ее отличие от унитарности как промежуточно-срединного, так и целостно-объединительного типа (гегелевско-соловьевского). Высокое и низкое опосредуются средним, но не сводимы к среднему; они могут соединяться в чем-то третьем, целостном, но не сводимы к целостному. Иначе - медиократия или идеократия, мещанство или тоталитаризм. Ни русская религиозная мысль, искавшая разрешения оппозиции "Бог и мир", "Христос и жизнь" в Третьем завете, синтезирующем "дух" и "плоть"; ни западная секулярная мысль, искавшая средних, безоценочных зон, где разум мог бы утвердиться на собственном нейтральном основании ("не плакать, не смеяться, но понимать" - Спиноза), - не дают собственно троичной модели развития культуры. Ни модель Аристотеля (третье - среднее, мера), ни модель Гегеля (третье - единое, синтез) не есть разрешение загадки троицы, поскольку разрешить ее вообще не возможно, если понимать под разрешением какое-то упрощение, сведение к двум или к одному. Ни одно в качестве среднего, ни одно в качестве целостного не могут исчерпать всех взаимоотношений внутри троицы.
Вообще тернарная модель, как представляется, еще не получила надлежащего осмысления в гуманитарном знании. Ни известные виды диалектики (позитивная Гегеля и негативная франкфуртской школы), ни понятие дополнительности у Нильса Бора, ни структуралистское понятие бинарной оппозиции, ни понятие медиации, опосредования у Леви-Строса, не покрывают всего смыслового богатства троичности, поскольку сводят напряжение между антитезами либо к синтезу, либо к промежуточному звену (медиатору, интертезе), либо оставляют их в напряженном противостоянии, как неснимаемое противоречие и отрицание (Теодор Адорно), либо останавливаются на самом факте двоичной оппозиции как источнике смысловых различий между элементами. При этом третье либо исключается, либо, напротив, заменяет собой первые два, собственные полярные элементы, на основе либо медиации (нейтральная зона), либо тотализации (слияние противоположностей). Но суть в том, что между полюсами развертываются все три типа отношения, и ни один из них несводим к другому: (1) медиация (западная светская культура); (2) тотализация (немецкий философский или русский религиозный синтез); и - наименее теоретически разработанный тип - (3) прямая интеракция и инверсия полюсов (противостояние, переворачивание, перестановка, подстановка).
При этом введение промежуточной, "светской" зоны в троичную модель может предотвратить некоторые способы прямого оппозиционного взаимодействия, но сохранить другие. Например, расширение нейтральной зоны может предотвратить революционное переворачивание полюсов, когда абсолютная доминация одного сменяется столь же абсолютной доминацией другого. Средний слой держит в равновесии эти полюса и не позволяет одному доминировать над другим, поскольку для абсолютной доминации ему пришлось бы противопоставить себя не только противоположному полюсу, но и средней зоне, масса и сопротивляемость которой слишком велики, чтобы доминация над ней могла быть успешной. В троичной модели расширение нейтральной зоны происходит в основном за счет политических, социальных, юридических, экономических учреждений, которые приобретают полностью светский характер, отделяются от религий как положительных, так и отрицательных (перевернутых, атеистических). С другой стороны, в области духовной культуры и частного бытия (мораль, религия, искусство, философия, разнообразные сферы человеческих интересов) сохраняется прямое взаимодействие полюсов (1) в плане их разделения (моральный выбор между добром и злом, аскетизмом или гедонизмом и т. д.); (2) в плане их разнообразных сочетаний и перестановок (гротеск, пародия), так и, наконец, (3) в плане их парадоксального взаимоусиления, когда пределом (или обратной стороной) глупости выступает мудрость, изнанкой многоречивости - молчание, изнанкой грязи - божественная чистота и т.д. Средняя зона препятствует только абсолютной доминации одного полюса над другим, но не препятствует их перестановкам и взаимодействиям. И наоборот, напряженная оппозиция этих полюсов, переходя в парадоксально-гротескно-амбивалентные формы их взаимодействия, уменьшает опасность революционно-насильственного подчинения одного другому.
Прямое, неопосредованное отношение положительного и отрицательного, высокого и низкого, например, мудрости и глупости, состоит, во-первых, в их серьезной ценностной оппозиции (противоположность мудрости и глупости, как она, например, раскрыта в поучениях Соломона); во вторых, в их революционном переворачивании (глупый правит мудрым и поучает его); в третьих, в их пародийной взаимоподмене (глупый принимает обличье мудрого, мудрый притворяется глупым); в-четвертых, в их гротескном сращении (мудрые рассуждения сочетаются с глупыми поступками); в-пятых, в их парадоксальном обращении, так что внешне глупые слова заключают в себе премудрость, а мудрые поучения обнаруживают суемудрие и тщеславие. Ведь сказано, что "мудрость мира сего есть безумие перед Богом" (1-ое послание Коринфянам, 3:19), и наоборот, глупость "сократовского" или "юродивого" типа может заключать в себе бездну премудрости. Все пять признаков - полярность, революционность, пародийность, гротескность и парадоксальность - характерны для русской культуры и образуют смысловое богатство именно дуальной модели, которое не может реализоваться в нейтральной зоне, но требует именно прямого взаимодействия полюсов. Ад и рай, святое и грешное могут и опосредованно, и прямо соотноситься между собой, и как путь через чистилище, и как падение верх пятами. Не в нейтральной зоне, а именно на резкой черте, разделяющей "идеал Содома" и "идеал Мадонны", помещаются трагическое и комическое, а также такая основополагающая и недостаточно исследованная категория русской культуры, как трагикомическое. Амбивалентность, которая считается особенностью русской культуры, тоже не есть нейтрализация, напротив, это есть усиление обоих полюсов при возможности их перестановки, так что любовь переходит в ревность и ненависть, гордость - в стыд и раскаяние, и т.д. Дуальная модель примечательна не борьбой противоположностей - ибо такая борьба есть именно тяготение к монизму, к вытеснению одной противоположности другою - а растущим напряжением между полюсами, даже их взаимным трагическим усилением, а также их комическими наложениями, несообразностями, подменами.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------