М. Эпштейн. Русская культура на распутье, гл.2

                    2. ПОИСК  "ЧИСТИЛИЩА" В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ

        Если для Блока русская революция (большевистская) была крушением европейского гуманизма, то ряд мыслителей объясняли ее скорее незрелостью, недостаточностью русского гуманизма, плоды которого рано сгнили именно потому, что не успели созреть, (если воспользоваться известным выражением Дидро о плодах просвещения в России 18-го века).  Философ Сергей Аскольдов, размышляя в сборнике "Из глубины" (1918) о причинах русской революции, описывает третье, недостающее начало в русской душе как собственно человеческое. "В составе же всякой души есть начало святое, специфически человеческое и звериное. Быть может, наибольшее своеобразие русской души заключается, на наш взгляд, в том, что среднее, специфически человеческое начало является в ней несоразмерно слабым по сравнению с национальной психологией других народов. В русском человеке как типе наиболее сильными являются начала святое и звериное. /.../ Культура и гуманизм русскому народу в качестве положительных энергий все же не привились, в качестве же энергий отрицательных, а именно богоборствующих и во всяком случае антирелигиозных, нашли пути и почву для распространения и укрепления".[1]

        Иными словами, русской культуре необходимое какое-то среднее пространство, между идеалом содома и идеалом Мадонны. Впрямую соприкасаясь в этой культуре, эти полюса обеспечивают ей чрезвычайную напряженность - и одновременно недостаток равновесия, вследствие чего  русский человек, а с ним и все человеческое, включая культуру, летит в бездну "головой вниз и вверх пятами".  Полюса легко переворачиваются именно потому, что между ними нет зоны опосредования. Даже соединение противоположностей  не разрешает, а скорее усиливает их противоречие, поскольку  "идеал содома" и "идеал Мадоны", прямо, без всякого опосредования сочетаются в человеческом сердце.  "Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей", - пишет Бердяев.[2]

        Структурно-исторические исследования русской культуры подтверждают эту религиозно-философскую интуицию.   По известному определению Юрия Лотмана и Бориса Успенского, "специфической чертой русской культуры... является ее принципиальная полярность, выражающаяся в дуальной природе ее структуры. Основные культурные ценности (идеологические, политические, религиозные) в системе русского средневековья располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном найтральной аксиологической зоны".[3]   Так, загробный мир русского средневековья разделен на ад и рай, тогда как в католических представлениях между ними помещается еще третье пространство - чистилище, куда попадают души и не всецело святых, и не совсем  грешных людей, а тех, которые вели себя по средней, человеческой мере и потому, выдержав очистительное испытание, могут удостоиться спасения. "Тем самым в реальной жизни западного средневековья оказывается  возможной широкая полоса нейтрального поведения, нейтральных общественных институтов, которые не являются ни "святыми", ни "грешными", ни "государственными", ни "антигосударственными", ни хорошими, ни плохими".[4]

        Конечно,  средний путь, собственно секулярный, необходим каждой культуре, иначе ее начинает шарахать из крайности в крайность, из  благочестия в безбожие, из аскетизма в разгул.  Собственно, так и происходило с русской культурой, где на протяжении веков действовала дуальная модель - верх и низ переворачивались, а  место середины,  "чистилища" пустовало. Потому Юрий Лотман,   исследовавший  эти бинарные построения русской культуры, закончил свою последнюю книгу "Культура и взрыв" (1992)  надеждой на то, что Россия в результате перестроечных реформ сможет преодолеть "суровый диктат бинарной исторической структуры" и "перейти на общеевропейскую тернарную систему".[5]   Бинарность ведет к революционности, к взрывному характеру развития культуры, где противоположности стремительно меняются местами,  но не происходит постепенной эволюции, возможной только в  нейтральной оценочной зоне. "Переход от мышления, ориенированного на взрывы, к эволюционному сознанию, - пишет Лотман, -  приобретает сейчас особое значение, поскольку вся предшествующая привычная нам культура тяготела к полярности и максимализму".[6]

        Такой стратегический переход требует пересмотреть основания русской культуры,  ее  начальные философские ориентиры, как это недавно сделал Сергей Аверинцев в статье о христианском аристотелизме. В истоках западной цивилизации стоят два мыслителя, Платон, с его дуалистическим расколом царства вещей и царства идей, и Аристотель, который проводил линию на опосредование этих крайностей, на пребывание идей в самих вещах в качестве присущей им формы. Российская цивилизация выбрала платоновскую модель и разработала ее с неумолимой последовательностью, прямо ведущей к осуществлению  платоновского идеала государства, где порядок вещей строго подчиняется порядку идей и, как показывает исторический опыт, разрушается в своей вещности.  Аверинцев ставит вопрос: вопреки явным платоническим предпочтениям русской мысли (от И. Киреевского до А. Лосева), нельзя ли, пусть и с огромным запозданием против Запада, ориентировать ее на Аристотеля, более здравого и терпимого к законам человеческого естества? "Если Платон - первый утопист, Аристотель - первый мыслитель, который посмотрел в глаза духу утопии и преодолел его. /.../ Аристотелевская техника мысли более нейтральна по отношению к религии, чем платоновский  экстаз. /.../ В области естественного господствует сформулированный Аристотелем закон правильной меры, в соответствии с которым добродетель есть средний путь между двумя порочными крайностями".[7]

        Вместо линии Платона - Августина, столь импонирующей российскому чувству безмерного,  Аверинцев предлагает православию сблизиться с линией Аристотеля - Фомы Аквинского, которая принимает срединную меру, находит тонкое религиозное оправдание миру естества, а не торопится осуждать и переделывать его, как якобы лежащий во зле.  Вслед за католической философией необходимо признать "область естественного", которая лежит "между  небесной областью сверхъестественного и инфернальной областью противоестественного"[8]  и которая имеет свой юридический и нравственный закон, основанный на общественном договоре и регулирующий отношения в промежутке между "возлюби ближнего как себя" и "человек человеку волк".

        Таким образом, у среднего пути есть не только либерально-прагматическое, но и более раннее, теологическое, и более позднее, структуралистское обоснование.  Было бы, конечно, безумием в конце 20 века отрицать необходимость этого третьего, оценочно нейтрального, центрирующего, уравновешивающего элемента в российской культуре.


[1] С. А. Аскольдов. Религиозный смысл русской революции (1918). В кн. Вехи. Из глубины. М., изд. "Правда", 1991, сс. 225, 230.

[2]  Николай Бердяев. Русская идея, цит изд.,  с. 5.

[3] Ю.М. Лотман, Б.А.Успенский. Роль дуальных моделей в динамике русской
культуры (до конца ХУ111 века), в кн.  Б. А. Успенский. Избранные труды, т. 1,
М., "Гнозис", 1994, с. 220.

[4]  Ibid.,  с. 220.

[5]  Ю. М. Лотман. Культура и взрыв.  М., "Гнозис", издательская группа
"Прогресс", 1992, с. 270.

[6]  Ibid., с. 265.

[7] С. С.  Аверинцев. Христианский аристотелизм как внутренняя форма западной традиции и проблемы современной России, в его кн. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., Школа "Языки русской кукльтуры", 1996, сс. 320, 322, 325.

[8] С. С. Аверинцев, цит. соч., с. 325.
 

--------------------------------------------------------------------------------------------------------

                назад                   оглавление                   вперед